2.
Его звали Сережа. Он был сыном предателя. Не так давно в село пришли две новости, одна горше другой: на фронте был расстрелян Павел Лугин, сын, муж и отец двоих малолетних детей, прекрасный во всех отношениях советский гражданин, а исполнителем казни являлся Николай, Сережин папа. Его жена, узнав об этом, побледнела… На нее смотрели десятки глаз обескураженной толпы, ожидая, что она скажет. А что она должна – от мужа отречься?
– Зой, ну муж-то – он, конечно, муж, но мы должны быть за Родину, за отечество! – увещевала ее соседка, пока та сидела прямая как палка у нее в доме, глядя в одну точку. – Подумай, что тебя с ним ждет! А деток твоих воспитаем. Тебя никто не винит…
Вскоре к ним пришли два немца. Увидев их, она почувствовала, как ее сердце куда-то провалилось, а по спине пошел мерзкий холодок. Хорошо хоть коленки не подогнулись…
– Фаш муж – брафый солдат, генерал им очень доволен, – заявил один из них на приличном русском языке. – Теперь вы под надежной защита.
Как в тумане, на негнущихся ногах она пошла к печи, чтобы из их скудных запасов что-то собрать на стол. Солдаты оказались прожорливые, съели почти все и вели себя очень по-хозяйски. Их обращение с ней после выпитого самогона стало опасно фривольным. Зоя боялась за себя и за детей.
– Сережа, – отведя сына в уголок и встав перед ним на колени, предательски дрожащим голосом обратилась к нему мать, – это друзья нашего бати. Веди себя хорошо, не дерзи и не балуйся.
Но по недетски серьезному взгляду было видно, что сын все понимает лучше, чем хотелось бы. Ей даже показалось, что он ее осуждает. И она не смогла сдержать горьких слез. Хотелось, чтобы он обнял ее своими маленькими ручонками, но он просто смотрел и даже будто бы не на мать, а куда-то сквозь нее…
В тот же вечер Сережа убежал. Бродил где придется. Компанию ему составила верная собака дворовой породы по кличке Дружок. Далеко, однако, он не уходил, держался близ села. Куда же он уйдет – от дома, от мамы? Вот бы думать об отце как о герое, сражающемся за Родину где-то там. Тогда он бы все вытерпел, ему бы и море было по колено. Можно было бы представить, что ему надлежит быть вместо отца – за старшего, и охранять маму. Но отец не был героем, ориентир где-то потерялся, мальчик не мог его отыскать…
После скорбных известий, потрясших село, все вокруг если и упоминали при Сереже об его отце, то шепотом, с переглядами, смотря на него с тем сочувствием, которое только растравляет душу, внушает смятение и страх перед чем-то пока неизвестным. Даже его друзья, его товарищи по играм, изменили свое отношение к нему, и уж лучше бы они его презирали!
– Ребята! – встав на небольшое возвышение, обратилась к сельской детворе рослая девочка Варя лет одиннадцати от роду. У нее были две черненькие длинные косички и звонкий голос.
Когда Сережа это услышал, в нем зародилось смутное беспокойство, которое вскоре оправдалось: почти торжественная речь девочки была посвящена ему. Он оглядел друзей. Некоторые еще дурачились, но кто-то уже слушал Варю и посматривал на Сережу. Ему вдруг захотелось, подобно фокуснику, раствориться в воздухе.
Варя с выверенной интонацией, явно подражая взрослым, говорила хорошие, правильные слова о товариществе, о необходимости поддерживать человека в беде, о том, что человек не в ответе за родителей. Сережа затравленно переводил взгляд с Вари на поддерживающих ее речь товарищей и впервые почувствовал себя как бы оторванным от них. Он не желал особенного отношения к себе и если хотел чем-то отличиться, то какими-нибудь подвигами или уникальными способностями. Его душа не откликалась на слова девочки, когда она косвенно упоминала Сережиного отца. Хоть напрямую об этом никто при нем не говорил, он чувствовал, что теперь должен его осуждать; но он его любил. Он очень любил и маму, и папу. И потому все больше испытывал желания находиться подле матери, чем с другими. Она не заставляла его мир разрываться на части, рядом с ней все было будто как и прежде: мама, папа, он… Вот только мальчик чаще заставал ее украдкой плачущей над отцовскими письмами.
«Может, и я предатель? – думал Сережа порой. – И мама тоже?»
Но немцев в доме его душа вынести не могла. И даже не в них было дело. Немало знали случаев, когда немцы селились в каком-нибудь доме, пока боеспособные мужчины семейства воевали, где оставались лишь женщины, старики и дети, которые не могли дать серьезный отпор врагу. Бывало, чужаки даже угощали местных детей конфетами и дарили небольшие подарки. Непривыкшим к такому ребятишкам было порой трудно отнестись к этому «по-взрослому», и они радовались чистой детской радостью. Все это было неприятно и тягостно, но с этим как-то сживались. Однако, когда Сережина мать их назвала друзьями бати, он испугался, всей душой сознавая в этом что-то неправильное и страшное.