Введение

Помнится, году эдак в 1995 я написал небольшую биографическую статью о Николае Успенском¹, помещённую в среднетиражном литературном журнале «Пасынок России». Тогда это было в новинку – Успенский уже прочно перешёл в категорию забытых русских писателей, да и популярны были в основном заграничные авторы. Сейчас, конечно, наша страна развернула вектор истории в противоположную сторону, так что славянофильской риторики теперь с избытком. Но тогда, в 1990-е, писатели-почвенники казались если не анахронизмом, то чем-то неуместным на торжественном балу западной культуры.

Тем не менее, моя статья, опубликованная в солидном журнале, вызвала определённый читательский интерес. Хотя у неё оказались и хейтеры. Я помню, критик какой-то бульварной газетёнки с подходящим его интеллектуальному уровню псевдонимом ГМ03 изрядно порезвился в своей хамской рецензии – и так, и сяк над моим текстом издевался, словно в соответствии с карикатурой Хельмута Бидструпа, посвящённой критикам. Бормотал, скулил, тявкал, как маленькая злобная собачонка - кому сейчас нужен Успенский, когда, наконец, пошли переводы битников и классиков «грязного реализма». Я, конечно, не особенно расстроился – не всем дано понимать творчество Успенского. Где-то гранки этой статьи у меня до сих пор лежат, но найти не так просто. У меня квартира как архив, я же историю русской литературы в университете преподаю – постоянно с книгами работаю, должно лежать всё под рукой.

Конечно, одним литературоведением моя причастность к слову не исчерпывается. Я и сам творчеству не чужд, хотя об этом немногие знают. Написал три повести и тридцать рассказов. Одна повесть пока ждёт своего часа, а две другие опубликованы, пусть и в журналах. Книги издавать удовольствие нынче дорогое. Да и хлопотное. Редактура, вёрстка, обложка – сколько времени на всё нужно! Мне и с научными работами возни хватает, не до художественных книг.

Однажды, когда я объяснял своим студентам литературный процесс 1860-х, в который мощно вошёл Николай Успенский, дебютировав с рассказом «Хорошее житьё» в «Современнике»², меня внезапно посетила мысль – а почему бы не написать про Успенского художественное произведение. Ведь снимают же биографические фильмы, и такие постановки даже успехом пользуются у зрителей, так почему бы не создать что-то вроде художественной биографии? Такие произведения тоже, конечно, имеются, ведь ничто не ново под луной – истина времён Шекспира. Однако сочинений про Успенского явно не хватает. Эта фамилия больше ассоциируется с Эдуардом Успенским или, в лучшем случае, с братом Николая Глебом.

О Глебе Ивановиче работ немало вышло – мой университетский профессор Николай Александрович Милонов³ сколько написал! А вот Николай Васильевич, увы, в тени истории. Помню, во время подготовки дипломной работы о творчестве Глеба Ивановича (конечно, под руководством профессора Милонова), я случайно познакомился с сочинениями его двоюродного брата. Его повести и рассказы меня поразили, хотя профессор Милонов не разделял моего восторженного отношения к Николаю Успенскому. Дописывал диплом я без энтузиазма, но, конечно, получил свою законную четвёрку. Мой научный руководитель был несколько расстроен качеством текста, ведь, как он мне сказал в коридоре близ кафедры русской литературы, я бы мог справиться и лучше. Но всё-таки дал мне рекомендацию в аспирантуру, где, правда, мне пришлось забыть об идее диссертации о Николае Успенском, ведь профессор Иванюк⁴ считал эту тему несущественной.

Читая современную прозу, особенно так называемых модных писателей, я часто не вижу в их произведениях ничего выдающегося. И сама собой приходит мысль, что на эти же сюжеты я бы лучше смог написать. Возможно, это нескромно – признаваться в своих писательских амбициях, но кто прочтёт мой дневник? Не думаю, что достигну такого уровня признания, что каждое моё написанное слово будет вызывать пристальный интерес исследователей и читателей.

И, тем не менее, я бы хотел быть замеченным литературной критикой и, возможно, из скромного доцента перейти в разряд полновесных писателей, благо творческих идей немало. Было бы только время на их реализацию.

Я начал писать текст о Николае Успенском однажды вечером, после дневной лекции о творчестве его двоюрного брата Глеба Успенского. Студенты, что меня удивило, слушали внимательно, даже вопросы задавали. Я, честно, не знал, что теперь думать – то ли я так хорош как лектор, то ли современная молодёжь не только в телефонах сидеть способна, но и проникаться настроениями и чаяниями людей навсегда ушедшей поры.

Николая Успенского, конечно, в университетах не изучают. Так, упоминают походя, чаще с оттенком равнодушия или даже пренебрежения, разные авторы статей. С советских времён его книги никто не издавал, хотя я подавал эту идею одному издателю, с которым меня познакомил на одном литературном вечере редактор журнала «Современная проза», где были опубликованы две мои повести. Но издатель ожидаемо заявил, что это нерентабельно. Доход от этого предприятия получить будет сложно, ведь кто помнит теперь Николая Успенского, а сколько денег в издание нужно вложить! Это и авторские права, и обложка, и тираж. Даже стандартный для не слишком популярной литературы тираж в 3 - 4 тысячи экземпляров кто раскупит? Школьники и студенты Успенского не изучают, а взрослые читатели не знают в основной своей массе. Кроме того, интернет сейчас серьёзный конкурент книгопечатанию. Проще читать онлайн или скачать на компьютер, чем книги покупать. Лишь немногие библиофилы, вроде меня, любят держать в руках книгу, ценят полиграфию и даже запах типографской бумаги.

Я вынужденно согласился с издателем, заодно с грустью подумав, что моя давняя диссертация, посвящённая редакционной политике журнала «Современник» 1860-х гг., за которую мне присудили учёную степень кандидата филологических наук на диссертационном совете ЕГУ им. И. А. Бунина, никак не поспособствовала популяризации имени Успенского среди читателей. Она осталась исключительно научным, а значит, незаметным для широкого круга явлением, хотя, насколько я знаю, выдержки из неё использовали журналисты для немногочисленных газетных статей о «Современнике».

Так вот, рассказ об Успенском я начал с описания литературного процесса 1850-х, времени, когда состоялись первые публикации Николая Васильевича в журнале «Сын отечества»⁵. Творческий путь Успенского мне неплохо знаком, но вот в знании литературного фона эпохи обнаружились досадные пробелы. Конечно, я сразу обратился к трудам Вадима Баевского⁶ и Николая Скатова⁷, выдающихся специалистов по русской литературе XIX века, но этим не смог удовлетвориться. В их книгах не хватало духа самой эпохи, борьбы литературных школ и просто отдельных писателей за внимание читателей того времени.

Поэтому я пошёл за консультацией к профессору Литвину. Он считался крупным специалистом в области компаративистики⁸. Я читал его монографии, посвящённые литературным связям между Пушкиным и Байроном, Львом Толстым и Виктором Гюго и был восхищён широтой его познаний. То, что мне надо, чтобы написать вводную литературно-историческую главу.

Профессор Литвин по счастью приехал к нам в университет прочесть курс лекций по компаративистике. Читал он для старших курсов, ибо, как он сам говорил, сравнительно-исторический метод предполагает знание базовых основ теории литературы и национального литературного процесса, а младшекурсники ещё не избавились от школьного схоластического обучения. Я дождался окончания его лекции, посвящённой критике В. Г. Белинским религиозного самодурства Н. В. Гоголя в «Выбранных местах из переписок с друзьями», и подошёл к нему. Он как раз складывал свои записи в портфель.

Разговор с профессором

- Это вы мне сложный вопрос задали, прямо сходу не ответишь. Давайте в университетское кафе пройдём. Выпьем кофе и спокойно побеседуем. Что скажете? – Профессор внимательно смотрел на меня, ожидая ответа.

Конечно, я был согласен. У меня окно между лекциями в два часа. Я и так собирался заняться литературными изысканиями в научной библиотеке. Но разговор с профессором будет не менее полезен для моего труда об Успенском, чем штудии библиотечных книг. Сомневаюсь, что кто-то в России лучше него знает литературный ландшафт того времени.

Мы спустились на этаж ниже лектория и прошли в уютное небольшое кафе. Посетителей было мало – всего два столика занято. Я порадовался этому – никто не помешает нашему разговору. Особенно студенты утомляют. То по поводу пересдачи спрашивают (я довольно строгий преподаватель), то вопросы по курсовой неуместно задают. А так хочется в тишине посидеть во время обеда! Возможно, из-за усталости от преподавания я и подумываю посвятить себя сочинительству. Чтобы меньше видеть людей и больше работать с книгами.

- Вы меня спрашиваете о влиянии на Успенского литераторов того времени. – Профессор налил в кофе сливки и тщательно размешал. - Дескать, за каждым новаторством непременно стоит традиция. Исходя из вашей логики, новаторство – это лишь некоторый выход за рамки, своего рода эволюционный скачок, если воспользоваться термином из биологии. Безусловно, влияние было, но в случае Николая Успенского, как мне кажется, гораздо важнее сама его жизнь. Он же не из дворян был, не из господ. Жизнь повидал во всём её многообразии. И уже с ранних лет познал все её тяготы, которые, допустим, Тургеневу или Толстому, в силу их аристократического происхождения, были просто неведомы.

Я бы сравнил Успенского с Чарльзом Буковски⁹ – для них обоих окружающая их реальность была основным материалом для произведений. Они оба очень хорошо знали жизненные типы и умели давать звучать в своих произведениях голосам улицы. И, будучи по социальной своей роли во многом такими же маргиналами, отщепенцами, как герои их книг, Успенский и Буковски позволяли себе изображать народные типажи без интеллигентского романтизма и барской мечтательности, которая, например, была даже у Толстого. Он ведь полагал, что у народа якобы есть особая духовность, которой давно лишился привилегированный класс.

Профессор отпил кофе и посмотрел в телефон – не пришло ли сообщение. Очевидно, нет, так как профессор через пару секунд убрал сотовый в карман пиджака и поспешил интеллигентно объясниться.

- Жду весточки от издателя. На днях должна моя книга выйти, посвящённая поэтике Тютчева. Называется она так – «Художественный мир Ф. И. Тютчева в компаративистском разрезе». Мне показалось, завлекательный заголовок. Вы, кстати, знаете, что Тютчев любимый поэт многих компаративистов? Ваш научный руководитель Борис Павлович Иванюк тоже его ценит. Тютчев и Тургенев прямо воплотили в себе основную мысль компаративистики – взаимовлияние разных культурных традиций.

- Неудивительно, ведь Тютчев был дипломат, а Тургенев много жил заграницей.

- И при этом Фёдор Иванович был консерватор, - напомнил профессор. - Вот такой парадокс - в стихах был один Тютчев, а в статьях совершенно другой. Например, его «Письмо к г-ну доктору Кольбе» одобрил лично Николай I, представляете? Это самый ненавидимый либеральной общественностью император XIX века! И вообще по своей сути Тютчев был махровый государственник и критически воспринимал общественные сдвиги. Хотя в творчестве представал практически античным философом.

Я заинтересованно смотрел на профессора, ожидая, что он ещё скажет про Успенского. Пока его рассуждения меня не очень вдохновляли, и я уже начал жалеть, что не направился, как первоначально планировал, в библиотеку.

- Ну, так вот, если вы хотите знать моё мнение, то вам нужно, прежде всего, в первой главе выявить отношения автора и персонажей в произведениях Успенского. - Эта мысль меня удивила. Я даже чашку отставил в ожидании продолжения монолога. – То есть я не хочу сказать, что литературный контекст не нужен. Но у вас всё-таки, как вы сказали, художественная биография, то есть произведение, где есть ваш авторский вымысел. Вот и Успенский, часто прибегая к очерку и сказовой манере, выражал себя, своё отношение к миру сквозь язык своих героев. Каждый автор носит маски, причём их не одна и не две, а порой множество. Постичь автора невозможно так же, как нереально познать божество, ведь каждый писатель создаёт тот мир, который он хочет видеть в реальности, которым он может управлять. Но, впрочем, это уже философия. Хотя мысль моя вам, думаю, понятна. Для того чтобы написать хорошую книгу, вам нужно проанализировать произведения Успенского с точки зрения позиционирования самого автора в них и сравнить этот образ с реальным Успенским, которого мы знаем по воспоминаниям, письмам и мемуарам. Вот это будет интересно и оригинально, как считаете?

Не имея, что возразить, я согласился с профессором. Он довольно посмотрел на меня и занялся десертом, который нам подали к кофе.

• 1 Н. В. Успенский (1837 – 1889) – писатель-шестидесятник, уроженец Тульской губернии. Один из родоначальников «деревенской прозы». Здесь и далее примечания автора
• 2 «Современник» (1836 – 1866) – один из ведущих литературно-публицистических журналов демократического направления. Основан А. С. Пушкиным
• 3 Н. А. Милонов (1923 – 1994) – кандидат филологических наук, профессор кафедры литературы ТГПИ им. Л. Н. Толстого, специалист по литературному краеведению и творчеству Глеба Успенского
• 4 Б. П. Иванюк – доктор филологических наук, профессор кафедры литературоведения и журналистики ЕГУ им. И. А. Бунина, теоретик литературы, представитель Донецкой филологической научной школы
• 5 «Сын отечества» – один из ведущих литературно-публицистических журналов XIX века. Выходил с 1812 по 1852 гг. и с 1856 по 1861 гг.
• 6 В. С. Баевский (1929 – 2013) – доктор филологических наук, профессор кафедры истории и теории литературы СмолГУ, член Союза российских писателей, специалист по русской поэзии XIX-XX вв.
• 7 Н. Н. Скатов (1931 – 2021) – доктор филологических наук, профессор, член-корреспондент РАН, историк русской литературы
• 8 Компаративистика – сравнительно-историческое литературоведение. Изучает международные литературные связи и влияния
• 9 Чарльз Буковски (1920 – 1994) – один из самых известных американских писателей-авангардистов, представитель «грязного реализма». Сюжетами большинства произведений послужили события его жизни

О Боге в наше время редко говорят серьёзно. Чаще Богу воздаётся либо слепое поклонение, или же о нём вспоминают в минуты горя. А потому наше так называемое православное время вовсе не говорит о торжестве православия, так же как бесчисленные и неумеренные восхваления в адрес партийных вождей не свидетельствовали об искренней любви к ним.

Но хватит размышлений. Это скучно. Лучше я представлю себя читателю. Я когда-то преподавал в университете философию, а ныне я писатель и предоставлен сам себе. Могу жить, где хочу, могу путешествовать, а работать можно везде, где есть розетка, чтобы подключить ноутбук. Последние два года я живу в одном монастыре на юге России на правах трудника. Это небольшой монастырь и по численности братии, и по размеру владений. Игумен весьма благосклонен ко мне и понимает моё стремление к уединению. Монастырь вообще хорошее место, чтобы подумать о вечных вопросах. Ведь в миру нас отвлекает суета. Потому мы и не замечаем, как бесцельно и одиноко проходит наша жизнь.

Сейчас я работаю над новой книгой. Пока ещё не знаю, что это будет, но совершенно определённо, что содержание книги будет связано с религией. А тут мне в помощь и братия, и богатая библиотека монастыря.

Конечно, нельзя сказать, что я живу совсем уединённо. Ко мне иногда приезжают посетители, например, мой друг из университета или литературный агент. Я с благодарностью принимаю их, и мы гуляем в монастырском дворике, разговаривая на самые разные темы. А тут и город близко. Туда я хожу в архив, а также иногда выпиваю в баре, ведь в монастыре строгое отношение к алкоголю. Конечно, вино дозволяется на праздники, и сам игумен может выпить рюмку-другую, но вот я предпочитаю что покрепче. Но бар, конечно, для меня, грешника, ещё и выход в люди, возможность пообщаться с народом, хотя у нас многие думают, и совсем напрасно, что бары посещают только алкоголики.

Мой друг Николай приезжал сегодня. Привёз мне в подарок свою книгу по ирландской мифологии, которую выпустил недавно. Я был благодарен ему, хотя для творчества она мне точно не пригодится. Тем не менее, с интересом ознакомлюсь в свободное время. Николай серьёзный специалист по ирландской литературе.

- В университете тебя вспоминают, - сказал мне Николай, когда мы сидели с ним в монастырской беседке. – Ты не хочешь снова вернуться к преподаванию, раз уж монахом тоже не стремишься стать?

- Как-то не тянет пока в университет, - сказал я честно. – А что касается монашества, то это сложный вопрос. Как говорит игумен, для этого нужно внутреннее произволение. Я пока не имею его.

О монашестве, если говорить откровенно, я никогда не думал. Я живу в монастыре не потому, что так люблю православие, а потому что здесь спокойно и есть все условия для несуетного творчества. К тому же, мне важно увидеть монашескую жизнь изнутри. Это необходимо для моей книги. А потому я тут и обитаю, хотя, конечно, насовсем оставаться не собираюсь. Я ещё слишком молод, чтобы запереть себя в четырёх стенах.

Поговорили мы с Николаем и о литературе, которой он занимается как учёный. Он привёз мне пару книг современных ирландских писателей для чтения на досуге. Ведь в монастыре нет телевизора, а потому книги занимают важную часть досуга и монахов. Безусловно, в первую очередь духовные книги.

- Думаю, тебя скоро навестит сестра, - сказал Николай на прощание. – Она сейчас развелась со своим очередным мужем, а потому нуждается в утешении. А ты всегда поддерживал её. Как старший брат.

Николай уехал, а я стал размышлять о Кате. Её беда в том, что она легко влюбляется и также легко расстаётся. Меняет мужей как перчатки. Только официальных у неё было два. А ведь ей и 35 ещё нет. Она и в юности была такой. Отец всё время её за это ругал. Мать-то наша умерла рано, так что нас воспитывали отец и бабушка. Их обоих тоже уже нет.

После обеда я поработал в монастырской библиотеке, где имел интересный разговор с братом библиотекарем. Отец Нафанаил когда-то был филологом, преподавал в университете, защитил диссертацию по русской литературе XIX века, но в 30 лет решительно порвал с мирской жизнью, о чём, как он сказал, не жалеет ни капли.

- В миру одна суета. В древности люди потому и основали монастыри, чтобы была возможность посвятить себя Богу и заботам о своей душе. Не зря же в Библии сказано, что царство Божие не от мира сего. Даже в тебе, не вполне церковном человеке, есть стремление к уединению. И не просто так в миру многих людей терзает чувство одиночества, а в монастырях таких нет монахов или же их единицы. Всё дело в цели в жизни. Верующий человек живёт для Бога, а мирской – для своей смертной плоти. А страсти никогда не утолишь.

Отец Нафанаил посоветовал мне несколько книг по интересующей меня тематике и на том мы простились. Он был ещё не стар, но мудр. Его слова об одиночестве в миру и об отсутствии такового в монастырской жизни показались мне верными. Ведь я о том мог судить по себе. За эти два года, что я здесь прожил, я стал почти другим человеком, хотя так и не обрёл настоящей веры. Но никто меня и не торопит. Путь к Богу, как говорят здешние отцы, у каждого свой.

В четверг умер старейший монах отец Афиноген. Ему было 99 лет. Я за эти два года его почти не видел. Говорят, он много болел, но умер без мучений. Весь день отцы молились за упокой его души, хотя некоторые были убеждены в его спасении. Я же только один раз видел его в саду. Он сидел на лавочке вместе с молодым монахом и кормил голубей. Я подошёл тогда, чтобы поздороваться, а он вдруг сказал:

- Мне как-то рассказывали про одного человека, который считал себя добродетельным, хотя был разбойником. Он даже суда избежал, подставив невиновного, а тот в тюрьме возьми и умри. Я молюсь за него, ибо он не ведает, что сотворил.

Я тогда посмотрел на Афиногена с опаской и отошёл от него. Больше я с ним не заговаривал, да и видел его только мельком на службах, когда на них приходил.

Отец Афиноген тогда непросто говорил, и я невольно подумал, что он меня имеет в виду, ведь десять лет назад мы с приятелем стали виновниками крупной аварии на шоссе. Оба мы были пьяные, но за рулём был я. Отец тогда нанял хорошего адвоката, который легко доказал суду, что я за рулём не сидел, а был водителем мой приятель, который из-за алкоголя почти не помнил ту ночь. Меня оправдали, а его осудили. Он действительно умер в тюрьме, зарезанный в драке.

Это было десять лет назад и, конечно, посторонним я об этом не говорил. Но отец Афиноген как будто знал. А может, просто совпадение. Ведь его слова неясные. Возможно, он мне какой-то библейский сюжет пересказывал. Я в старчество не верю, хотя про него некоторые отцы говорят, что он душевидец. Якобы Бог через него открывает свою волю.

Странно, но я почти забыл тот криминальный случай. И вспомнил только теперь, когда отец Афиноген отошёл в горний мир. Не знаю, как сильно меня мучила совесть. Я понимал, что не хочу оказаться в тюрьме и стремился избежать этого любым способом. И мой отец, конечно, тоже, так как он был видным чиновником в МВД, и криминальный скандал был бы губительным для его карьеры.

В день, когда отца Афиногена погребли в пещерах под монастырём, рядом с его наставником старцем Филаретом, умершим в свой сотый день рождения в 1960 году, приехала моя сестра Катя. Мы встретились в городе, чтобы не смущать братию. Игумен и так не очень одобрял моих посетителей. Дескать, не монастырь, а проходной двор. А Катя, будучи совсем неверующей, ещё и фривольно одевалась. Я, конечно, говорил ей, чтобы она одевалась скромнее, когда в монастырь приезжает, но это было бесполезно. Катя не понимала разницы между монастырём и вечеринкой.

Катя была расстроена и чуть не плакала, а я, слушая её жалобы на жизнь, жалел, что мало ей досталось в своё время отцовского ремня.

- Ты должна забыть его и жить дальше, - сказал я, наконец, прервав её слёзный скулёж. – Раз уж развелась с ним.

- Да, но я ведь уже старая! Кому я теперь нужна!

- Тебе же только 34! – возмутился я. – С каких пор это старость? Мне, например, в следующем году будет 40, а и то стариком себя не считаю.

Таков был наш разговор в то утро, в кафе, напротив центральной площади города. Впрочем, и все наши другие разговоры были примерно такими же. Катя не переставала жаловаться на жизнь, хотя имела всё, что хотела. Детей у неё не было, да она и не стремилась стать матерью. Она считала, что дети – обуза при знакомстве с новым мужчиной.

Проговорив часа два и выпив немало кофе, мы расстались. Катя обещала, что приедет ко мне в следующем месяце, если, конечно, я тут ещё буду. Я уверил её, что буду. Мой роман и наполовину не написан, а в среднем я пишу роман два года, не считая подготовительного периода.

Ночью мне приснился странный и страшный сон. Будто я иду по скрытому в тумане кладбищу, где едва виднеются могильные кресты, нахожу могилу своего приятеля, убиенного в тюрьме, а оттуда доносится голос, который мне с укором говорит «Почему ты так поступил со мной?». Я даже во сне страшно перепугался, а голос всё повторял и повторял мне этот проклятый вопрос, словно это было наказание за моё деяние – вечно слушать этот замогильный голос.

Я не могу описать свои чувства после такого сна. И не ведаю, к чему он приснился. Почему сейчас? Неужто моя душа, в которую я не очень-то верю, облегчения жаждет? Может, и ко мне близится смерть?

В общих и неконкретных чертах я поделился этой историей с отцом Нафанаилом. Он внимательно меня выслушал, а позже сказал, что я должен заглянуть внутрь себя. Возможно, я найду какой-нибудь нераскаянный грех. Ведь грехи нас мучают, как и болезни. Да это, в сущности, они и есть, только духовного свойства.

- Подумай об этом, - сказал мне на прощание отец Нафанаил и вернулся к своим обязанностям библиотекаря.

За неделю я не написал ни строчки, ибо сон стал мне навязчиво сниться почти каждую ночь. Прямо проклятие какое-то! Мне даже захотелось с кем-то поделиться своей тайной, излить душу, но никому конкретно я не доверял. Ведь это криминал! Вдруг кто сдаст! Хоть и знаю я о тайне исповеди, однако в наши дни пойди найди такого верующего, кто верил бы в Бога больше, чем в товарища майора.

Но всё-таки я решился сходить в пещеры к склепу отца Афиногена и рассказать ему. Он уже умер, а значит, мне бояться нечего. С того света не настучат. Конечно, я не считал это настоящей исповедью, но, кто знает, может, такой символический акт подарит мне спасение от угрызений совести.

Я пошёл в пещеры рано утром и без труда нашёл склеп Афиногена, так как присутствовал при его погребении. Я опустился рядом с гробницей на колени и проговорил свою историю, но облегчения не испытал. Наоборот, мне внезапно всё это показалось каким-то дурным спектаклем. И со стыдом, что сам не ожидал, я ушёл из пещер прочь.

В этот вечер перед сном я впервые помолился, взяв у одного из отцов молитвослов. А в ночь, мне кажется, ничего мне не снилось. Во всяком случае, я не запомнил сон.

На следующий день я рассказал отцу Нафанаилу чуть больше, чем говорил до этого. Он сказал, что меня это мучает, возможно, не без молитв старца Афиногена, который теперь у престола Господня молится за всех нас. И ещё отец Нафанаил поведал, что раскаяние всегда должно предшествовать исповеди, иначе она бесполезна и абсурдна.

- Думаю, тебе стоит здесь задержаться ещё на какое-то время, - сказал отец Нафанаил в заключение, и я неожиданно с ним согласился. Ведь я тоже начал ощущать потребность в осмыслении того давнего греха.

Я ушёл от Нафанаила поздно вечером и сразу, не тратя время на обычную для себя вечернюю прогулку по монастырскому двору, прошёл в свою келью. Я решил отложить на время мой роман и написать новое произведение на близкую мне тему покаяния.

Помолившись, я и приступил к этому.

21. 02. 2015

С Ольгой мы познакомились на её работе в фотостудии. Она фотограф. А у меня как раз много тем было по оформлению фотоальбомов. Вот мы с ней и сошлись. Но объединяло нас другое — вера христианская. Когда мы касались какого-то вопроса, то могли часами говорить. Многое рассказывала мне Оля о святых, о помощи Господа нашего, о постах, о молитвах... Один случай очень меня потряс, о котором хочется поведать и Вам.

Ольга, естественно, знала о постах, но не соблюдала их. До определенного времени. Да, действительно , — всему своё время. И вот в один из постов Оля легла спать, но не засыпает ещё, а размышляет: "Анна болеет, но всё равно смиряется, Иринка постится , на службы ходит, а я — наглая: ем, что захочу, не ограничиваю себя, деньги только зарабатываю, даже в воскресенье работаю. Это же не хорошо, не правильно... Даже стыдно. Всё, решено! Завтра же начну поститься, хотя уж больше половины поста прошла... И воскресный день у себя выходным сделаю, — буду на службы ходить". С этим Ольга и заснула.

Утро, как всегда, началось с молитвы. Завтрак, как обещала, — пустой: кофе без сахара и молока с сухариком или бараночкой. Камеру , сумку с документами — в машину и по знакомому маршруту — на работу. Не предполагала Оля, что сегодня долго ещё муж будет эксплуатировать машину и не вернётся домой до тех пор, пока не восстановят фотостудию. А что же произошло?
Открыв дверь, на ноги хлынул поток воды, взору Оли с Сашей открылась ужасная картина : с потолка вода , плитки размокли и упали на пол, провода висели, на столах лежала набухшая и осыпавшаяся штукатурка, лужи воды. Страшно было включать свет! А аппаратура, компьютеры, принтеры... ? Как теперь работать? Охватил ужас! Супруги взяли себя в руки, стали разбираться...

Оказалось, что везде вода, но на компьютеры и розетки ни одной капли воды не упало. Всё в воде, а аппаратура сухая и невредимая. Вот это чудо!
Оля улыбнулась и призналась мужу: " Саш, компьютеры целы, потому что я вчера решила поститься с сегодняшнего дня . Господь уберёг." И они спокойно, уже без паники, стали приводить фотостудию в порядок.

Пост на то и дан христианам, чтобы всё упорядочить. В первую очередь свои мысли. Если в голове порядок, то и в твоей жизни будет порядок.
Когда Бог на первом месте, то всё остальное будет на своих местах.

Главная героиня - десятилетняя девочка Антония, недавно ставшая сиротой, в гостях у дальних родственников перед Успенским постом. 

– Бабушка, а что такое пост? Это кто-то стоит на посту, как солдат?

– Ну, как тебе объяснить - то? – Бабушка замолчала, обдумывая, как растолковать то, над чем она и сама особенно не задумывалась. И начала медленно, подбирая слова:

– Пост – это когда человек верующий, христианин, сам у себя стоит на посту и не позволяет пускать в себя ничего плохого, вкушает постную пищу, борется со своими...– на языке вертелось «страстями», но наконец-то нашлось более подходящее для ребёнка слово, – борется сам со своими недостатками, нечестностью.

Антония внимательно слушала, потом спросила:

– Бабушка, а какие у меня недостатки?

– У тебя нет ещё никаких, сиротинка ты сердешная, – плаксивым тоном запричитала бабушка, как на похоронах, и, неожиданно для девочки, смахнув слезу, отвернулась.

У Антонии словно льдинка растаяла в груди. Ей стало жалко громогласную, грубоватую бабушку. Она всегда казалась непробиваемой скалой, сильная, строгая, как будто подполковником была она, а не дедушка. И вдруг оказалось, что она может плакать, жалеть её, Антонию.

Словно прочитав мысли девочки, баба строгим голосом скомандовала:

– Ну, пора ко сну готовиться. Бегом умываться!

АПРЕЛЬ

Апрель из изумрудной крошки
Берёзкам подарил серёжки,
А в куст сирени до макушки
Плеснул зелёные веснушки!

ПАСХА

Под моим оконцем
Золотая верба
На весеннем солнце
Распушилась первой.
 Красим мы яички
Солнечною краской,
В Храм летим, как птички,
Отмечаем Пасху!
Съев куличик сладкий,
Отдохнём на лавке,
Поиграем в прятки
На зелёной травке! 

Наверно, из людей вроде тебя
Молитвенники могут получиться:
Молчанию ты жизнь готов отдать,
Ни с кем благою вестью не делиться.

Ты помнишь, как ты шел до веры сам ,
Как долго ждал и часто спотыкался,
Как мучился и с пустотой сражался,
В предсмертной схватке к Богу обратясь.

Учительствовать не тебе пытаться.
Не в знаниях тут дело, но в душе,
Что не привыкла сразу раскрываться
И к первому ж глаголать о Христе.

Так просто им с тобою не сродниться -
Ты делаешь шаги навстречу им,
Ты искренне пытаешься учиться
От полноты сердечной говорить,

Но не выходит. Слов здесь не хватает.
Не в знаниях тут дело, но в любви,
Которой и не выразить словами,
Иль столько слов, что миру не вместить.

Им надо все в одном лишь предложении,
Простую суть, как формулу любви,
Которая различна в каждой вере,
В иных же ее вовсе не найти,

Но то неважно. Слушать здесь не любят,
От наставлений разум их кипит
И смотрят на тебя с улыбкой хмурой –
Всю жизнь чудак, нам с ним не по пути.

И никому. Твой путь – путь одиночки,
Дорога к Богу, а потом – за Ним,
Куда бы Он ни шел, куда захочет
Тебя забросить или донести

В руках Своих, как малого ребенка,
Подталкивая мягко и шутя –
Ты примешь все, лишь с Ним не одинокий,
Утешенное, верное дитя.

Закроешь дверь и затеплишь лампаду,
Настроишься на звуки тишины.
Он говорит с тобой через Писание,
А ты молитвой с Ним поговоришь.

Расскажешь обо всех, о ком болеешь,
Слезами за них душу изольёшь.
Лишь Он один почти во всем поддержит
И по любви ни в чем не упрекнет.

Весна, великий пост. Мне скоро двадцать девять. Я живу одна в трехкомнатной квартире, где выросла. Тут всегда было многолюдно: родители, сестра, ее друзья и поклонники, мои друзья и учителя. Шумные праздники, родня.

Теперь я здесь одна. Родичи в бабушкиной квартире, сестра у мужа. У меня чистота и порядок, на обед всегда есть суп, а диван и кресло покрыты яркими вязаными пледами. Мне нравится по вечерам смотреть фильмы на ноутбуке или слушать толкование псалтири, пока готовлю.
Учусь писать рассказы.

Я пишу, сидя на диване в гостиной, поставив ноут на колени. Он огромный, черный, там неудобная клавиатура. В зале можно включить музыкальный центр, чтоб не слышать соседей сверху. Я пишу так, как раньше не писала. Краткость — сестра не моего таланта, каждая задумка минимум на повесть. Однако стало интересно после советов редактора. Эмоции через что-то, а не прямо, одно событие, завершенка.

У меня есть ГГ — главный герой. Одно лицо на всех портретах. Я не просто учусь писать кратко, а рассказываю одну историю на сто ладов, пока меня не отпустит, пока я не поверю, что все это — пустые слова, рассказ о прошлом, которое больше никак на меня не влияет и не имеет ко мне отношения.

Но благодаря ему я живу одна, варю супы и пишу рассказы. Без прошлого нет будущего.

Я помню, как вынашивала эти замыслы, из какого сора, обрывочных фраз, кем-то брошенных идей они родились. Помню, как впервые читала свой рассказ собравшимся в библиотеке. Помню их реакцию. Помню свои чувства — это и обо мне, и уже нет. Это исповедь и отвлеченный монолог. Это мой ребенок, но я кукушка. Это исцеление. Это то, как я говорю с миром. Только так я могу достучаться, докричаться, быть услышанной и понятой.

Я ставлю фотоаппарат на видео и начитываю этот рассказ у себя на кухне, под грохот холодильника и бурчание крана. Я привыкаю к своему голосу, и он больше не кажется мне чужим.

Править я люблю с мышкой в руке, сидя за кухонным столом. Иногда смотрю в окно. Из подтаявшего снега торчат голубовато-зеленые столбы с веревками для белья. За деревьями школа, куда я ходила десять лет. Все в жизни циклично, но, кажется, теперь я тут навсегда. Буду таскаться на нелюбимую работу, а вечера проводить за готовкой, тренировками и рассказами. Их никто не прочтет и не отведает моих морковных котлет, блинов и овощей в горшочках. Не прочтет надписей на кухонных шкафчиках: «Не греши — зачем тебе умирать слишком рано?» И еще кое-что из книги притчей Соломона. Я вырезала из бумаги облака, написала на них цитаты из Псалтири и наклеила на голубые листы. Туда же пристроила кривоногое рыжее солнышко. Мне нравилось думать, что это сделала девочка из моего рассказа.

В понедельник — выходной, можно вволю пографоманить, но не сидится дома. Я либо еду в бассейн, либо за ненужными тряпками в секонд. Просто чтобы не быть одной в трех комнатах. Не вспоминать последнюю любовь, не рассказывать старую сказку на новый манер. Но я разогналась. Взяла бабушкин полированный столик и поставила перед диваном. На него удобно ставить ноут или чашку с чаем.
«Когда-нибудь ты будешь скучать по тому, что происходит сейчас…»
Куда уводит первая строка?