На календаре 1 января, раннее утро. В доме тишина, лишь муж сопит на все лады после праздничной ночи. Позевывая, встаю и подхожу к окну. Идет снег, валит хлопьями. Все белым бело, ни пройти ни проехать, одни сугробы! Детям — раздолье для снеговиков и разных своих игр, взрослым — морока, особенно когда живешь в частном доме. Уборка участка ложится целиком на плечи хозяев.
Ах эти бесценные минуты утренней тишины! Как я их люблю. Скоро начнется шум, гам, восторженные крики по поводу подарков и их веселая дележка. Мои дети более продвинутые, чем я; уже с первых классов знают, что никакого Деда Мороза нет, и без всяких предисловий заказывают подарки папе с мамой. А вот я в Деда Мороза верила аж до десяти лет, несмотря на подтрунивания моих более осведомленных подружек. Это было обусловлено воспоминанием о том, как я видела его своими глазами.
В пятилетнем возрасте за некоторое время до праздника я задумала в новогоднюю ночь спать в гостиной, где елка. Меня отговаривали, но я была непоколебима. В нашем детском саду прошли первые слухи, что подарки под елкой — дело рук родителей, и я желала убедиться в том, что это не так.
— Дед Мороз может не прийти… — робко сказала мама, когда все остальные аргументы были исчерпаны. Мне уже постелили на диване, где я сидела свесив ноги, намереваясь быть на страже до утра.
— Почему? — с подступающим разочарованием спросила я. Как же так: я просижу здесь всю ночь, а он не придет?
— Он не любит, когда маленькие дети его подстерегают… Чудеса в жизни совершаются незримо, караулить их бесполезно.
Мне стало грустно, ибо от затеи приходилось отказаться. Моя нога уже коснулась пола, но потом я быстренько юркнула под одеяло, накрылась с головой и громко объявила:
— Я сплю мертвым сном!
Выключился свет. Через маленькую щелочку я обозревала ту часть комнаты, где стояла наша красавица-елка — вся в игрушках, мишуре и сияющая разноцветными огоньками. Внизу по традиции ее обкладывали белой ватой, как снегом. Заснуть сразу я не смогла — меня тянуло то к елке, то к окну. Смотря в ночное небо, я затаив дыхание ждала саней, плывущих сквозь облака с запряженными оленями. Наконец, вспоминались мамины слова о том, что чудеса караулить бесполезно и они так могут не сбыться, я отбегала, словно преступница, и бросалась под одеяло с головой. А потом опять осторожно выглядывала наружу, смотрела, смотрела… и через некоторое время опять украдкой вылезала — мне до жути хотелось то подправить один шарик, то перевесить тот домик. Но в итоге меня начало смаривать. Накрывшись в сто первый раз с головой и оставив себе смотровую щелку, я не заметила как предательски уснула.
Внезапно посреди ночи раздался какой-то громкий стук, заставивший меня вмиг открыть глаза и застать поистине удивительную картину: за окном еще темно, елка также горит, но… свет ее огоньков частично перекрывает чья-то огромная фигура.
Я точно помню красную дед-морозовскую шапку, отороченную мехом, и длинную красную шубу с белым меховым воротником. Все остальное вполне могло дорисовать мое детское воображение: и блестящий жезл, и длинную белую бороду. Еще частью пребывая во власти крепкого сна, я лежала и наблюдала за ним. Когда он, закончив свои дела, собрался уходить, я невольно закрыла глаза, чтобы не обнаружить своего наблюдения за ним. Моя былая отвага куда-то делась и мне все-таки стало немного страшно. Кто знает, какие они в жизни, эти волшебники?
Увиденное произвело на меня такое впечатление, что подарок я решилась посмотреть только утром, подойдя к елке осторожно, на цыпочках и практически не дыша.
Мне, естественно, не терпелось повторить этот опыт и на следующий год, но не вышло: мы уехали праздновать к тете Алле, двоюродной сестре моей мамы. Конечно же, и там была елка, пышная и нарядная, гораздо богаче украшенная, чем наша. Но дети у нее уже выросли и в «эти сказки» не верили, а тетя Алла смеясь пояснила, что «к таким бугаям, как у нее, Деды Морозы уже не ходят».
Еще через год родители устроили настоящий праздник, созвав нескольких своих знакомых с детьми. Это было что-то фантастическое! Весь вечер мы носились, как угорелые, путаясь в ногах у взрослых и выдумывая всякие шалости. Надо ли говорить, что после этого мы спали без задних ног! А утром была целая гора подарков… Помня, как весело нам было, я с тех пор очень жалела, что нет у меня братьев и сестер.
Таким образом каждый год мне что-то мешало, а потом, когда я однажды уговорила родителей разрешить моей подружке остаться у нас до утра в Новый год, Дед Мороз взял и не пришел. Даже подарка утром не оказалось. Даром мы не давали друг другу уснуть до самого рассвета, то вполголоса переговариваясь и хихикая, то замирая от каждого постороннего звука.
— Ну и где? — разочарованно протянула подружка Оксанка.
— Так он постеснялся вас и не пришел, — ответила за меня мама. — Вы шумели на всю квартиру и спугнули Дедушку. Чудеса бесполезно караулить, они так могут не сбыться!
Я расстроилась. Меня и так все считали врушкой из-за моих рассказов, а тут еще это! И без подарков остались… Но грусть моя по поводу отсутствия подарков была недолгой. Оксанку подарки ждали дома, а свой я обнаружила под елкой на следующее утро. И не только! И на третье, и на четвертое января я тоже находила подарки. Чудеса.
— Чего это он? — удивлялась я.
— Ох, не знаю, — театрально вздохнув, сказала мама. — Плохо себя ведешь, не слушаешься…
Любимый конек большинства родителей: внезапный разнос по всем фронтам! Когда, казалось бы, ничего не предвещало…
К хорошему привыкаешь быстро. Вот и я к пятому января привыкла к утренним сюрпризам. Однако пятого-то я ничего и не нашла. Источник иссяк, чудеса кончились.
*
Время шло, я взрослела и неминуемо все забывалось, превращаясь в сказку, в сон. А было ли? Невозможно во что-то верить в одиночку…
— Значит, не будешь писать Деду Морозу? — хитро прищуриваясь, спрашивал родной дедушка, подавая мне к чаю мой любимый зефир, который всегда покупал специально для меня.
Я аж поперхнулась.
— Дед, ну какой Мороз? Мне уже одиннадцать!
— Вот как! А кто ж мне все уши прожужжал о том, как видал его своими глазами? А я, дурак, поверил!
— Детям веры нет, дед, — вздохнула я, — приснилось, наверное.
Дедушку я очень любила и часто к нему бегала за утешением, советом и просто так. К счастью, дед жил по соседству с нами, через дом, и я всегда найти у него прибежище от всех жизненных передряг. Родителям не всегда это нравилось. У них постоянно возникали споры, особенно когда он разрешал мне то, что категорически запрещали они, и укрывал меня от их наказаний.
— Ну вот! Ты всегда хороший, а мы… — доносилось до меня.
Нет, ну а что они?.. — думалось мне. Родители есть родители, их обязанность — воспитывать. Но должна же быть у ребенка хоть какая-то отдушина! Деда мне было жаль, он являлся примером доброго, кроткого и неконфликтного человека. Хотя несмотря на эти трения, отношения в целом между всеми членами моей семьи были хорошие. Мы всегда отмечали праздники вместе, и какие бы проблемы ни возникали, за семейным столом они забывались. Правда, позже я поняла, что многое было скрыто от моих глаз, поэтому дед, бывало, раньше уходил, находя разнообразные причины, или же иногда внезапно возникали напряженные паузы, странные взгляды, недомолвки. Все это видишь, чувствуешь, но понимаешь лишь потом, когда сам становишься взрослым.
Впрочем, положа руку на сердце скажу, что родители небезосновательно ревновали меня к деду: его я любила всегда больше. Мы с ним были на одной волне. Мне безумно нравилось бывать у него дома, рыться везде, в самых потаенных уголках, устраивать разнообразные игры, шалаши развешивать по всей квартире. Очень часто я приводила к нему своих друзей и мы закатывали целый тарарам, который родители у нас дома не разрешали. Хотя у деда они тоже запрещали такое вытворять и, опять же, упрекали его, что он мне во всем потакает.
Иногда мне становилось стыдно. Усевшись к нему на колени и обняв его, я шептала:
— Де, ты прости, что мы у тебя такой шухер навели…
А он смеялся и отвечал:
— Кому как не тебе тут шухарить? Зато, видишь, маленько размял косточки, когда убирался.
И правда… Какой бы разгром я ни учиняла, в следующий мой приход у него был порядок. Относительный, конечно. У деда был свой способ убираться: весь хлам — в шкафы, тумбочки, ящики, диваны и под мебель. Раз в год мама все это доставала, разбирала, выметала, все лишнее безжалостно выкидывала, мыла окна, драила полы. Я в это время была обязана держать его у нас дома и развлекать всеми доступными способами.
Чаще мы играли в карты. Как-то я похвасталась ему, что недавно научилась играть в шахматы — меня тетка обучила, когда гостила у нас. Тогда же, по случаю моего прошедшего дня рождения, она привезла мне в подарок небольшие шахматы на магнитах. Они произвели на меня такое сильное впечатление, что я таскала их с собой везде: в школу, на прогулки.
— Я уже двух подружек обыграла, — важно сообщила я деду. — И частично папу…
— О-о, — с одобрением протянул он. — А частично — это как?
— Ну… — я замялась, — дважды он меня обыграл… а третий раз — чу-уточку поддался и я выиграла. С патом.
— С патом или матом? Пат — это ничья.
Мне осталось лишь вздохнуть и лукаво отвести глаза. Дед меня понял. Он всегда меня понимал.
Мы играли долго, и я сперва решила, что он совершенно не умеет играть: счет 4:0 в мою пользу говорил сам за себя.
— Дед, конь так не ходит! Это слон так ходит! А конь ходит буквой «Г»!
Но вечером, отправляя меня спать, мама раскрыла дедушкин обман, сказав, что в молодости он неоднократно выигрывал в турнирах по шахматам.
— Он с твоим отцом смирился только после того, как тот у него выиграл. С пятого раза, между прочим.
Помню, на деда я тогда жутко обиделась. Как нелепы бывают обиды, и не только детские. Именно с излишней нашей обидчивостью часто связаны многие воспоминания, которые с болью и стыдом отзываются в душе спустя многие годы.
Обижалась я, правда, недолго. Через некоторое время мы снова начали играть, но с тем моим условием, что он не будет поддаваться. Ибо это нечестно. Да и вообще, выигрывать может и приятно, но легкие победы быстро надоедают. Теперь все было иначе. С некоторым авторитетом он меня обучал стратегии и тактикам игры в шахматы, различным теоретическим аспектам. Учил на своих шахматах — больших, деревянных, которые трепетно любил и поэтому до поры до времени хранил на антресоли, куда я не могла бы залезть при всем желании.
Проигрывала я ему бессчетное количество раз. Порой я так сильно расстраивалась, что неделями отказывалась играть. Но мое упрямство побеждало, и я билась, билась об эту стену. И однажды у меня получилось всерьез у него выиграть: один раз, потом другой раз, третий раз… А еще через время я поучаствовала в городском шахматном турнире и заняла там второе место.
*
Самые тяжелые события, горькие потери происходят, когда их не ждешь. Они сваливаются кирпичом тебе на голову, деля жизнь на «до» и «после». У одной моей подружки был младший брат, она его любила и носилась с ним до того, что мы шутя звали ее «мамочкой». Бывало собираемся мы куда-то идти — в кино или просто гулять, она менторским тоном дает ему Ц.У.:
— Суп в холодильнике. Чтоб поел! Только не холодный — не поленись разогреть. Без шапки не ходи — заболеешь! Уроки чтоб сделал, приду — проверю!
Все это дополнялось демонстрацией сжатого кулака — для убедительности слов.
В общем, было над чем нам, ее подружкам, посмеяться. Когда-то она так у родителей выпрашивала себе братика, что в роль ответственной старшей сестры вжилась более чем того требовалось. Впрочем, в какой-то мере это имело оправдание: Никитка чем-то без конца болел и был хилым мальцом, да к тому же вечно хватал «троики». По мере взросления все усугублялось. Вместо того, чтобы, как положено парню, дурачиться и дергать девочек за косички, он все чаще проходил обследования и лежал в больницах. Это закончилось печально: на пятнадцатом году жизни нашего Никитоса не стало. Находясь на очередном стационаре, он подхватил какую-то инфекцию, которая быстро перешла в пневмонию. Слабый иммунитет не справился.
Случившееся было, безусловно, трагедией — в первую очередь, конечно, для его сестры и родителей. Хотя и нам было его жаль, все-таки росли вместе. Но с другой стороны, это никого не застало врасплох. На протяжении длительного времени все знали, к чему дело идет и чем может закончиться, хотя от всей души надеялись на лучшее. И наша подруга относительно спокойно перенесла потерю.
— Да ладно, такова жизнь… — тяжело вздохнув, сказала она в ответ на слова утешения.
А вот я к потере деда была совсем не готова, настолько все внезапно случилось.
Мне как-то и в голову не приходило, что его может не стать — ну, если только в очень преклонном возрасте, через много-много лет. Ведь он даже ничем никогда особенно не болел, кроме обычных возрастных болячек. Регулярно проходил обследования. Если назначали лечение — лечился со всей ответственностью. Уйдя на пенсию, продолжал некоторое время работать на стекольном заводе пока не попал под сокращение. Увольнение с места, которому он отдал полжизни, вызвало в нем горькую досаду.
— Никому старики не нужны, внучка, — тяжело вздыхал он.
Однако свойственный ему философский взгляд на вещи и события не дал ему упасть духом. Смирившись, он начал жить образцовой пенсионерской жизнью. Помимо умеренной заботы о своем здоровье, он занялся заботой и воспитанием своей единственной внучки — меня. Родителям больше не приходилось думать, кто заберет их чадо из школы, кто накормит и напоит его и организует досуг. Он занимался мной, а я не давала ему скучать и расслабляться. Чтобы я поменьше устраивала у него тарарамы, он водил меня в зоопарки, цирк, позже — в музеи, картинные галереи. Когда я оставалась у него с ночевкой, читал мне книжки перед сном. Это был наш ритуал. А по утрам будил меня вопросом, что я буду на завтрак — с долгим перечислением всего, что он может мне приготовить. Когда я просила что-то ему неизвестное, он чесал затылок, уходил… и минут через десять я слышала, как он звонит маме и уточняет, как выполнить мое задание.
Воспоминания проходят перед моим внутренним взором калейдоскопом. Вот дед сажает меня на трехколесный велосипед, вот — учит меня сохранять равновесие и тормозить на двухколесном; вот — встречает со школы, дарит первый телефон на день рождения — все перечислить невозможно. Он был моим лучшим другом и опорой. Казалось, так будет всегда; что все однажды умрут — но дед вечный.
…Декабрь был особым месяцем для всех нас не только из-за предстоящего Нового года, но и из-за другого не менее важного праздника: дня рождения мамы. Он приходился на второе число. Это также считается днем фортуны.
— Вот мне подфортило… — говорил каждый раз папа. — На самой богине Фортуне женился!
Это было одним из любимых присловий в нашей семье.
Если этот день приходился на выходной, устраивался праздник с застольем, на который приглашались мамины подруги и ближайшие родственники. В будни все проходило скромнее, в более узком кругу: я, папа, дедушка. Могла еще заглянуть соседка или какая-нибудь тетя.
И вот, в один из таких дней дед на праздник не пришел. Сначала думали — задерживается и не тревожились. Потом позвонили раз, другой — без ответа. И в этот момент я почувствовала, что что-то случилось. Но, видимо, я одна…
— Опять ему, наверное, что-то не так, — со вздохом изрекла мама, подняв брови.
Эти слова и тон взорвали меня.
— Он просто знает, как вы к нему относитесь! — зло выкрикнула я и бросилась в прихожую. Накинув куртку и натянув сапоги, выскочила на улицу, игнорируя мамины протестные окрики. К тому возрасту я уже частенько бунтовала, родителям порой непросто было со мной сладить.
Уже стемнело, морозный воздух колол лицо. Зима в том году задерживалась, и первый снег выпал всего несколькими днями ранее. Задыхаясь от внезапно накативших злости и обиды, я бежала что было сил, практически не смотря под ноги. Это меня подвело: в какой-то момент, наступив на что-то скользкое, я грохнулась навзничь, больно ударившись затылком. Передо мной все закружилось…
— Ты куда так летишь? — донесся до меня голос нашей соседки тети Маши. — Жива хоть?
В ответ я проскрипела что-то утвердительное и начала неловко подниматься.
— Аришка, ты чего летишь, как будто тебе хвост подпалили? — продолжала допытываться соседка, узнав меня.
— Да я к деду, — отряхиваясь, пояснила я. — У мамки день рождения, а он не пришел. И дозвониться не можем…
— А я его днем видела, он вроде собирался к вам… Но знаешь, Ариша, твой дедушка как-то нехорошо себя чувствовал. Наверное, выпил таблетку и заснул. От некоторых лекарств ужасная сонливость, двенадцать часов можно проспать.
Слова соседки меня немного успокоили. Действительно, дед частенько жаловался на сонливость от «сердечных». И, поколебавшись, я к нему не пошла, рассудив, что если телефон его не разбудил — а он у него громкий, — то и звонок в дверь не разбудит. Ключи от его квартиры у нас имелись, но я не догадалась их захватить. Домой же идти до смерти не хотелось. Потоптавшись на месте некоторое время, я пошла к подружке из соседнего подъезда и просидела у нее до позднего вечера. Мы болтали, смеялись, играли в «денди» — все было замечательно. Хотя подсознательное понимание, что меня скорее всего ищут и дома мне за это здорово «влетит», омрачало мое веселье. И чем дальше, тем больше.
— Слушай, — сказала я наконец, — как думаешь, можно я у тебя переночую? А завтра я к деду…
Но не успела она ответить, с вечерней смены пришла ее мама… Вид у нее был какой-то расстроенный. Увидев меня, она всплеснула руками.
— Аринка! Марш домой! Там у вас беда: твой дед…
*
В тот год нам совсем не хотелось новогодних праздников. Но мать елку нарядила: мол, как же без елки.
Мне навсегда запомнился вечер тридцать первого декабря того года.
Я стояла у окна нашей старенькой гостиной. Мама давно собиралась сделать капитальный ремонт, но ввиду недавних грустных событий он откладывался на неопределенный срок. За окном была почти ночь — через пятнадцать минут должен был наступить Новый год. Родители организовали на кухне небольшой стол и сидели там втроем: мои мать, отец и тетка. Сидели, вспоминали деда… Атмосфера была тягостная, я отказалась в этом участвовать. Они казались мне лицемерами, хотя всерьез я, конечно, так не думала. На кухне работало радио, скоро должно было начаться обращение новоизбранного президента.
Я рассеянно смотрела на окна и крыши соседних домов, на безупречно чистое небо. Вдруг мне вспомнилось, как раньше я верила в Деда Мороза и даже будто бы видела его. И хоть на словах я давно признала, что это был всего лишь сон, плод моего детского воображения в сочетании с верой, до смерти деда в глубине моей души жила твердая убежденность в обратном: мне это не привиделось, это было на самом деле. Но тогда, стоя у окна, я вдруг осознала, что и вправду ничего нет, никаких чудес, и мне сделалось смешно от своей наивности. Подумалось, что существуй Дед Мороз в действительности, он бы вернул моего деда. Я ведь так этого хотела…
Неслышно подошла мама.
— Пойдем к нам, — ласково обняв меня за плечи, прошептала она.
Я никак не отреагировала, и она ушла. Просящий тон ее голоса меня задел. Поколебавшись пару минут, я собралась идти на кухню, но тут в дверях снова появилась мама. В руках у нее была красная дед-морозовская шапка, а на глазах — слезы, которые она изо всех сил пыталась сдержать. Мама медленно подошла и протянула мне до боли знакомую вещь…
— Узнаешь? — сквозь слезы улыбнулась она.
— Ага, — отозвалась я, все еще не веря своим глазам. Занимавший меня долгие годы «пазл» вдруг начал складываться. — Не могу поверить…
— Ты так хотела увидеть Деда Мороза, — мама усмехнулась. — Месяц трещала, как будешь его караулить в новогоднюю ночь. Там еще шуба и варежки… Залежались, правда. Их только на мусорку теперь.
При упоминании о мусорке я сверкнула на нее глазами. Выкинуть такую память? Ни за что!
Продолжая рассеянно разглядывать шапку, я думала, размышляла…
— Во дед дал, такую аферу провернул! — я шмыгнула носом. — А он рисковал! Я ведь могла его с поличным поймать!
— Да-да, я ему говорила: «Нанесешь еще моему ребенку травму… Ни во что верить не будет». А верить надо бы… легче жить. Я вот уже ни во что не верю… А иногда так хочется.
В конец растроганная, я с плачем бросилась к ней на шею. Из кухни донесся хлопок и первый бой курантов.
— Эй, дамы в зале, бутылка открыта! — раздался папин голос. — Бегом желание загадывать!