Посвящается памяти Всеволода Станиславовича Харитонова,
кандидата филологических наук, доцента ТулГУ и ТДС,
учителя и наставника.
(28. 10. 1956 – 13. 05. 2023)

Поминайте наставников ваших, которые проповедовали вам слово Божие,
и, взирая на кончину их жизни, подражайте вере их. Послание к Евреям, 13:7.

Я познакомился с профессором Мининым в начале 2000-х, когда учился на третьем курсе биологического факультета МГУ. Он вёл у нас общий курс энтомологии, а также спецкурс по муравьям Латинской Америки. Я в тот момент уже принял решение писать дипломную работу по мирмекологии, поэтому с интересом эти занятия посещал. Антон Григорьевич был яркой личностью, немного эксцентричной, темпераментной, но студенты его любили. Строго он не спрашивал, к жизни относился легко и очень много знал о муравьях. У нашего курса сложилось впечатление, что муравьи были всей его жизнью, что ничем иным, кроме как муравьями, он не интересовался.

Конечно, это впечатление было обманчивым. Антон Григорьевич много читал – философию, художественную литературу, книги по истории. Отправляясь в бесчисленные экспедиции, он старался узнать культуру тех стран, в которые ездил. И много рассказывал нам, студентам, мелких бытовых деталей, которые в контексте мирмекологической поездки совершенно не важны, но зато добавляют рассказу живости и придают ореол художественности.

Довольно быстро я стал общаться с Антоном Григорьевичем не только в рамках лекций и семинаров. Иногда мы прогуливались вместе после занятий до его дома и разговаривали обо всём на свете. Порой в таких импровизированных прогулках нас набиралось несколько человек, так что издали мы напоминали толпу античных учеников, окруживших старца-философа и внимавших его мудрым словам.

Впрочем, тогда профессор Минин был совсем не стар. Ему едва 45 лет исполнилось, да и профессором он ещё не был. Пока мы, студенты, писали под его руководством курсовые и дипломные работы, он сам трудился над докторской диссертацией. Иногда на семинарах он читал куски из своей докторской работы и предлагал нам подумать – стоит ли ещё что-то добавить к написанному. Не думаю, что Антон Григорьевич всерьёз верил, что мы можем предложить какую-то оригинальную идею для его труда, однако таким неординарным способом он приучал нас к научной работе, которая на 50% состоит из истин, извлекаемых путём научных споров. Профессор Минин утверждал, что курсовая – это первый подступ к будущей диссертации, а потому не стоит относиться к курсовым легкомысленно. Нужно овладевать научным аппаратом уже сейчас, в студенческие годы, чтобы в будущем не тратить время на постижение основ написания научных трудов.

У Антона Григорьевича не было детей – возможно, по этой причине он так симпатизировал нам, студентам. Как он сам говорил, у них с женой никогда не было на это времени, а потом уже и поздно стало – возраст пришёл. Его супруга Раиса работала вместе с ним на кафедре и часто ездила в экспедиции, помогала. Насколько я знаю, диссертацию она защитила на основе эволюции Mesenchytraeus solifugus, но затем, скорее всего, под влиянием мужа, переключилась на мирмекологию. Правда, на нашем курсе она преподавала эволюционную биологию и таксономию. Помню, если Антон Григорьевич заканчивал занятия раньше своей жены, то всегда её поджидал у входа, а затем они шли домой. Их трогательным отношениям можно было только позавидовать, и мы, молодёжь, могли лишь мечтать, что и у нас будут такие же крепкие, надёжные тылы.

Летом 2005 года, сразу после успешной защиты докторской диссертации, Антон Григорьевич собрался в научную экспедицию в Панаму. Обещал привезти нам Paraponera clavata и показать в формикарии. Одна студентка, насколько я помню, писала дипломную работу по этому самому опасному, если верить индексу ужалений Шмидта, виду муравьёв, а потому особенно жаждала их лицезреть воочию. Я писал дипломную работу не у Антона Григорьевича, хотя очень хотел. Но к тому времени, как я определился с темой своей выпускной работы, у него уже набралось слишком много студентов и для меня места, естественно, не осталось.

Мой научный руководитель профессор Длусский в своё время учил Антона Григорьевича. Геннадий Михайлович был одним из крупнейших мирмекологов мира. Помню, в школе я с особенным интересом прочёл его книгу «Муравьи рода Формика», которую мне купил отец в ответ на мои бесчисленные расспросы о муравьях. Если вы не читали этот классический мирмекологический труд, то советую вам ознакомиться. Написано просто и даже художественно. Можно лишь пожалеть, что в современной России научные книги не издаются такими тиражами, как в Советском Союзе. Поэтому и народ отупел и готов верить любой пропаганде. Впрочем, не будем о грустном. Ведь рассказ мой и так не будет слишком весел.

Геннадий Михайлович считал профессора Минина прекрасным учёным, но в то же время отмечал, что его особенная страсть к опасным муравьям может привести к беде. Экзотические муравьи часто ядовиты, нужна большая осторожность, чтобы входить с ними в контакт. А профессор Минин иногда так увлекался натурализмом, что мог в восторженном порыве пить чай из термоса прямо перед муравейником, наблюдая за работой очередной муравьиной семьи.

Я писал у профессора Длусского дипломную о вымершем роде «Armania». Интересно, что эту группу ископаемых муравьёв когда-то обнаружил сам Геннадий Михайлович. В его честь она получила второе именование - Armania Dlussky. Профессор Минин, напротив, ископаемыми видами не занимался. Он считал, что на Земле ещё много неизученных видов муравьёв, поэтому твёрдо отстаивал научные экспедиции. Сразу после наступления каникул профессор занялся подготовкой поездки в Панаму.

Как известно, чиновники на научные исследования всегда жалеют деньги, поэтому профессор Минин прошёл все круги бюрократического ада, чтобы получить надлежащее финансирование. В конце концов, попечительский совет университета сдался и согласился оплатить даже частный самолёт из столицы Панамы в Ла-Амистад. Профессора очень впечатлили публикации в международном энтомологическом журнале об обнаружении этих муравьёв на высотах 1500 километров над уровнем моря, и он желал лично убедиться, что это действительно так. Он также нанял профессионального фотографа, отлично владеющего длиннофокусной съёмкой. Ещё с ним поехали, помимо, естественно, его жены Раисы, два аспиранта и три студента, которые писали у Минина дипломную работу.

Скажу честно, я тоже думал записаться в экспедицию, но профессор Длусский отговорил меня. Сказал, что в диких условиях может случиться всё, что угодно и даже рассказал мне трагический случай смерти своего коллеги, которого укусил какой-то ядовитый паук. Поэтому Геннадий Михайлович рекомендовал профессору Минину взять с собой врача, хотя бы какого-нибудь старшекурсника с медицинского факультета, но Антон Григорьевич отказался. Говорит, и так расходов много – по-минимуму людей берём.

Ничего себе по-минимуму! Если два аспиранта ещё куда ни шло – им исследования проводить надо для своих кандидатских, то зачем там целых три студента нужны! Геннадий Михайлович задал Минину этот вопрос, но он серьёзно ответил, что им необходимо привыкать к экспедициям, ибо мирмекология – не кабинетная наука. Они сразу должны испытать себя в живой природе. Профессор Длусский понял, что отговаривать своего бывшего аспиранта – дело бесполезное и отступил, понадеявшись на то, что Антон Григорьевич не полезет в самые непролазные топи, где последний раз человек бывал несколько десятков тысяч лет назад.

Экспедиция профессора Минина отправилась в Панаму в середине июля, когда в Москве стояла особенная жара. В связи с этим Длусский предлагал Минину отложить поездку, аргументируя тем, что как бы кого тепловой удар в дороге не хватил. Но Антон Григорьевич сказал, что в Панаме ещё жарче, а кто жару не переносит, может остаться в аэропорту. Естественно, никто не отказался ехать в Панаму – зря что ли готовились целую неделю к поездке. Лишь я убедился, что Геннадий Михайлович был прав. Профессор Минин слишком одержим экспедициями, и ездить с ним может быть опасно.

Антон Григорьевич был счастлив, прямо светился весь от радости и, конечно, с нетерпением жаждал приезда в Панаму. Он всех подгонял, как будто если участники экспедиции пораньше займут места в самолёте, то он скорее домчит их до Панамы. Думаю, профессору доставляло наибольшее наслаждение ездить в далёкие экспедиции. У него присутствовала страсть к приключениям, которая его занимала даже больше, чем сама наука. Профессор Длусский был уверен, что это качество опасно для учёного, отвечающего за жизни людей. Будучи прямолинейным человеком, он говорил об этом Минину, но тот не придавал его словам большого значения, как обычно полагаясь на русский «авось». И, надо сказать, напрасно.

Первые сообщения о трагическом происшествии в лесах Панамы до нас дошли ещё до того, как экспедиция профессора Минина возвратилась в Москву, пробыв на месте буквально три дня. Жену профессора Раису ужалили Paraponera clavata, и она умерла от анафилактического шока в местной больнице. Оказалось, что она очень чувствительна к токсину этих муравьёв. Профессор, естественно, об этом не знал, иначе бы настоял на том, чтобы она осталась дома.

Участники экспедиции разбрелись по своим университетским местам, говорить о происшествии не хотели. Профессор Минин взял внеплановый отпуск и сидел дома, к телефону не подходил. Геннадий Михайлович пробовал поговорить с ним, когда он приходил в университет писать заявление на отпуск, но Антон Григорьевич лишь скупо поблагодарил его за соболезнования и сразу ретировался. Выглядел он плохо – осунулся, небритый и мрачный. Совсем не похож на жизнерадостного себя из прошлой жизни.

Я решил навестить профессора у него дома, так как беспокоился за его душевное здоровье. Соседи говорили, что он редко выходит из дома, а когда всё же появляется на публике, то предпочитает отвечать односложно или даже отмалчиваться.

Итак, не сказав никому, куда иду, я отправился к профессору солнечным летним днём. Минин жил в частном доме недалеко от университета. На двери в заборе висела табличка «осторожно, злая собака». Должно быть, чтобы меньше стучали, повесил, - подумал я. Ведь я прекрасно знал, что никаких собак или кошек у профессора не было. У него жили лишь муравьи в формикариях.

Я постучал в дверь, так как звонок не работал. На самом деле я не думал, что профессор откроет, зная его упрямый характер, и уже собирался уходить, решив, что сделал всё, что мог. Но в этот момент дверь приоткрылась, и в проёме показалось лицо профессора Минина.

- А, это ты, - устало сказал он. – Проходи, раз пришёл. – И, открыв пошире дверь, пропустил меня на свой участок.

Профессор Минин, не оборачиваясь, пошёл к терраске по аккуратно выложенной белой плиткой дорожке. Я проследовал за ним, на ходу осматривая участок профессора. Он был относительно небольшим, но ухоженным. Чувствовалась женская рука. Ровные ряды яблонь, малина, крыжовник, парник с огурцами и помидорами и красивые цветы в клумбах. Было видно, что хозяева любят природу, заботятся о ней.

На терраске на специально сделанных широких полках стояли формикарии. Каких тут только видов муравьёв ни было! Я подумал, что профессор и Paraponera clavata бы привёз и поставил здесь же, если бы не трагический несчастный случай.

- Я поставил чай, - сказал профессор, выглянув из кухни, в тот самый момент, когда я особенно внимательно разглядывал его питомцев. Я даже вздрогнул от неожиданности. – У меня он травяной, душистый. Ты такой не пил.

Я прошёл на кухню. Вопреки моим ожиданиям, в помещении было чисто, гор грязной посуды не было. Профессор, может, и находился в подавленном состоянии, но не желал превращать свой дом в обитель типичного холостяка.

Антон Григорьевич порезал карбонат, сделал бутерброды с икрой. Мы сели за стол. Первое время молчали, так как никто из нас не решался начать разговор. Но, наконец, профессор сказал:

- Я знаю, почему ты пришёл. Беспокоишься обо мне. Боишься, как бы в депрессию не впал, да с собой не покончил.

- За вас все переживают, - сказал я. – Вас посетило горе, и что сказать вам я не знаю. От слов и пользы нет. Только время лечит.

- Мы сами виноваты, - неожиданно сказал профессор. – Потеряли бдительность. Слишком близко к Paraponera clavata подошли, и они решили, что мы угрожаем их дому. К сожалению, моя жена поплатилась жизнью за нашу ошибку. Но время лечит – ты прав. Значит, будем дальше жить.

- Вы вернётесь в университет? Студенты вас любят и опасаются, что вы уйдёте.

- Вернусь, - сказал профессор Минин. – И в память о Раисе продолжу исследования Paraponera clavata. Возможно, на будущий год организую новую экспедицию, уже со всеми мерами предосторожности. Геннадий Михайлович был прав на счёт врача. Жаль, что я не послушал. А теперь хватит жалости к себе. Расскажи мне лучше о своей дипломной работе. Что нового узнал в ходе исследований?

Вторую половину нашего разговора мы посвятили науке. Говоря о муравьях, профессор заметно оживился. Научные проблемы, которые надо решать, помогали ему забыть собственное горе. Я был убеждён, что Антону Григорьевичу станет легче, если он снова вернётся в аудиторию. В совместных занятиях наукой, решении мирмекологических проблем мы спасаем себя от деструктивных чувств. Ведь стоит только начать жалостливую рефлексию, как моментально утонешь в пучине депрессии. Я сказал профессору об этом, а он ответил:

- Ты прав, надо работать. Я не думаю, что Раиса хотела бы, чтобы я закрылся здесь как анахорет и посвятил оставшиеся годы самокопаниям.

Уходил я от профессора в заметно лучшем настроении, чем когда пришёл. Да и Антон Григорьевич повеселел, что меня порадовало. Он обещал вернуться к преподаванию на следующей неделе.

В понедельник профессор Минин появился в университете. Выглядел он достаточно бодро, хотя было видно, что работа даётся ему нелегко. Горе ещё живо в нём, но его уже перебивает желание трудиться. Он сразу включился в преподавание, руководство курсовыми и дипломными работами и, по своему обыкновению, общался со студентами после занятий, интересовался их научной работой и внутренним миром. Антон Григорьевич был настоящий педагог и большой учёный. Очень редко эти качества сочетаются в одном человеке. Мне повезло, что я знал двух таких людей.

Я защитил дипломную работу у Геннадия Михайловича на «отлично». Профессор Минин присутствовал на моей защите и был рад хорошей оценке, пожалуй, даже больше меня. Два моих любимых преподавателя горячо меня поздравили, обняли и пожелали не снижать темпов научной работы, постоянно совершенствоваться. Геннадий Михайлович рекомендовал мне поступать в аспирантуру, но я в этот период получил стипендию для продолжения учёбы в Сорбонне по магистерской программе эволюционной биологии. Мне не хотелось уезжать из стен родного вуза, расставаться с дорогими людьми, но родители убедили меня, что не стоит отказываться от такой удачи.

«Ведь что в России учёные получают – крохи», говорил отец, который сам преподавал отечественную историю в вузе. Геннадий Михайлович тоже отнёсся с пониманием к моему решению, так как знал, насколько сильна французская мирмекология. Он мне подарил свою новую книгу по истории биологии и просил передавать привет своему коллеге Андре Вулфу, преподающему в Сорбонне эволюцию муравьёв. «И обязательно возвращайся», сказал Длусский. «Надо отечественную науку поднимать. Демократы 90-х всё развалили, а нынешние чиновники добивают то, что осталось хорошего от СССР».

Профессор Минин меня наставлял на лоне природы. Мы с ним прогуливались после занятий, ведя пространные беседы на самые разные темы, так что не заметили, как забрели на какой-то пустырь. Но Антон Григорьевич быстро обнаружил здесь колонию Lasius niger, так что прямо светился от счастья. Их гнездо спряталось между кустарником и фонарным столбом. Я не сразу разглядел, что так профессор увлечённо рассматривает на покрытой листвой и хвоей земле.

- Я не хочу уезжать, - поведал я Антону Григорьевичу свои сокровенные мысли, - но в то же время согласен с отцом. В Европе больше возможностей для научной работы.

- Потом думаешь в Сорбонне остаться? – Профессор взял тростинку и игрался с муравьями, которые прыгали через неё как цирковые собачки. – О, смотри, какие кульбиты показывают! Прямо как в блошином цирке. – Профессор радовался, как ребёнок. Верю, что в эти мгновения он забывал и о смерти жены, и о любых неприятностях, которых вдоволь на нашем веку. - Если будешь учить других, помни одну вещь. Ты учитель до тех пор, пока не считаешь себя всезнающим ментором. Я так много общаюсь со студентами не только потому, что молодостью подзаряжаюсь, как некоторые говорят. И точно не потому что хочу стать своим в кругу молодёжи. Я прекрасно знаю свой возраст и не скрываю, что мне не за горами 50 лет. В каждом периоде человеческой жизни есть свои плюсы. Главное, не спешить взрослеть, не набираться снобизма и не считать себя умнее своих учеников. Я люблю узнавать от студентов что-то новое, возможно, не из области биологии, но из других сфер. Например, одна студентка мне недавно рассказала о таком классике американской литературы, как Пол Боулз. Он жил и умер в Марокко и много писал про эту страну. А я, хоть и бывал в Марокко в экспедиции, даже не знал, что там такой великий человек жил. Вот сейчас взял в университетской библиотеке его роман «Под покровом небес», читаю. Я преподаю больше двадцати лет, и если я что-то понял в этой науке, то только то, что педагогика – это взаимное обогащение. Только пока ты сам учишься, ты можешь научить других. Так что я желаю тебе быть именно таким преподавателем и не подводить нашу с Геннадием Михайловичем веру в тебя. Ну а как учёный ты, несомненно, однажды превзойдёшь нас.

- Вы прямо как Лев Толстой рассуждаете, - заметил я, вспомнив, что писал Лев Николаевич о своей преподавательской деятельности в яснополянской школе.

- Это единственный секрет успешного освоения знаний, который я понял, и я рад, что Лев Николаевич думал так же, - просто ответил Антон Григорьевич. – Ну а сейчас хватит пафоса. Пойдём в кафе посидим, пивка выпьем. Ты уже взрослый, так что можешь мне составить компанию.

Солнце светило ярко в тот день, но не было мучительной жары. Как по мне, для начала августа стояла идеальная погода. Я был так рад прогулке с профессором, что даже лица прохожих мне не казались по-русски мрачными, а наоборот, приветливыми и счастливыми. Я сознавал, что, возможно, это последний раз, когда я вот так запросто провожу целый день с Антоном Григорьевичем и старался насладиться этими мгновениями человеческой близости, которые пройдут в череде дней, как летний дождь. От них останутся лишь воспоминания, согревающие душу на чужбине.

Никого уже нет - ни Геннадия Михайловича, ни Антона Григорьевича, да и прочие мои преподаватели потихоньку уходят, растворяясь в воспоминаниях учеников. Теперь я сам профессор, преподаю эволюционную биологию в Сорбонне, а в России бываю наездами. Отца тоже нет, но ещё жива мать, которая, слава богу, чувствует себя хорошо в её немалые годы. Периодически я читаю лекции в своём родном вузе, в стенах которого, кажется, навсегда сохранились призраки наших наставников, учивших нас не только науке, но и жизни. Я побывал в Марокко, прочёл Пола Боулза и продолжаю мирмекологические исследования. Но, самое главное, я стараюсь видеть людей в своих учениках, интересоваться их внутренним миром. И, по мере сил, наслаждаюсь каждым днём, каким бы он ни был тяжёлым. Ведь ушедшее время не возвратить.

Профессор Минин когда-то говорил, что это главное чудо, что мы вообще появились на свет. Смерть неизбежна, неостановимо течение дней, спешащее, как поезд, к конечной станции пути. Но счастье зависит только от нас, и оно, как ни банально, в служении людям. Учитель жив в своём ученике, а добро, сделанное другому, никогда не исчезает, но, возносясь, растворяется в ноосфере, делая этот тёмный мир хоть немного светлее.