Деревья, что были большими, спилили,
построили лабиринты многоэтажек,
забаррикадировали автомобилями,
кричащими задрапировали растяжками.
Спросите, о чём молчит дядя Толя, сиделец,
новоселье справив, пребывая в прострации,
на руках в сорок первом держал его немец,
вошедший в храм на крестинах при оккупации.
С тех пор пролетело много, хоть отбавляй, разных
суровых дней, и солнечные исчезли,
безликие потянулись, однообразные,
как блоки бетонные, будни, болезни.
И он тоже тянет, но невзначай суицидит,
создает инфоповод, сам к нему равнодушен,
неотложку не ждёт и толку в этом не видит,
не терзает врачей, не изливает им душу.
Реанимированный, правда, сразу бормочет:
попутал бес, и что с дурака возьмёшь-то –
прослезится, но кается больше для дочери –
не буду и всё такое, да вы не тревожьтесь.
…Примкнувший к церковной стене крепко,
во сне дом вернётся к нему снесённый,
в вишнёвых, яблоневых, грушевых ветках,
и он меж них молодой, спасённый.