Про отцов они заговорили не сразу. Прошли кружок по парку, Женя купил мороженного, выслушал ее сбивчивый рассказ про Питер. А потом стал спрашивать. Не рассказывать, а спрашивать. Арина так удивилась, что сначала не могла понять, о чем говорить.
- Все, что помнишь. Если тебе не тяжело, конечно. Почему он решил уйти, когда, как это произошло, как вы восприняли.
Арина вздохнула. Кажется, она все это уже говорила, но не ему. Но кому? Ксюше? Да, с ней они могли говорить целыми днями и в то тяжелое время она была рядом. Думала, нелегко будет пережить это снова, вытащить из памяти прошедшие почти два года, но оказалось, время действительно учит жить с болью. Доктор хреновый, но учитель неплохой.
- Ты простила его? – выслушав ее, спросил Женя.
- Папу? – опешила Арина. – Конечно… за что?
- За этот выбор.
Они сидели на лавочке, Арина долго и сосредоточенно рассматривала свои бело-голубые кроссовки. Пожалуй, такая мысль ей в голову не приходила. Дядьку во всем обвинить было куда соблазнительнее, но не простить отца за то, что выбрал не лежать на диване, а сражаться за родину, за их с Колей будущее, охранять их тишину, как говорила бабушка.
- Помнишь, у Лермонтова поэма «Беглец»? – Арина повернулась к Жене и заглянула в его глаза цвета кофе.
- Не очень, признаться. Меня больше «Мцыри» пробрал.
Она кивнула.
- Восточные люди совсем не такие, как мы, особенно теперешние мы. Когда Гарун сбежал с поля боя, он сначала пошел к другу – тот его не принял. Потом к невесте, но услышал, как она песенку поет, что юноша-воин на битву идет и решил не заходить. Матери он сказал, что пришел «твое утешить горе и утереть слезу твою» – отец и братья погибли. Мать сказала: ты мне не сын. «И наконец, удар кинжала пресек несчастного позор, а мать под утро увидала и хладно отвернула взор».
Женя присвистнул. Арина могла и больше процитировать. Сама не знала, почему еще шестиклашкой так прониклась этой поэмой. Может потому что учительница литературы попросила нарисовать картинки к четырем эпизодам? Арина старательно изобразила, как Гарун бежит с поля брани, как приходит к другу, как слышит песню возлюбленной и как заканчивает жизнь самоубийством, а мать видит его окровавленный труп. Ночь, нарисованная фиолетовым карандашом. Звезды – желтым фломастером. И Гарун в мундире а-ля война 1812 года.
- Все прекрасно, Арина, – улыбаясь, учительница рассматривала ее рисунки, – только ты изобразила солдата русской армии, а Гарун был черкес.
Никто не смеялся. Все изобразили, кого могли – главное в хаки. На следующее занятие учительница принесла какую-то книгу с картинкой и показала, как выглядел черкес. Кто бы догадался нарисовать ему такой халат-бушлат-кафтан и меховую шапку до бровей! Ничего, всех похвалили за грандиозные полотна. Естественно, подписи к своим рисунками Арина помнила по сей день.
Помнила и слова отца, что родная мать перестанет уважать его, если он будет утешать ее горе и утирать слезы, пока другой сын мается в окопах.
- Знаешь, не все туда идут из геройских побуждений, – Женя то ли вздохнул, то ли хмыкнул и посмотрел куда-то вдаль.
Арина проследила за его взглядом, но ничего там не увидела.
- Знаю. Кому и денег заработать хочется. Хотя, рискуя жизнью – странный способ. У мамы коллега ушел, оставив жену с тремя несовершеннолетними детьми. Полгода не могли тело получить. Вряд ли жена его героизм оценила. Моя, кстати, тоже не оценила.
Замолчала, посмотрела на собеседника. Тот о своем отце рассказывать не спешил, и Арина решила не давить.
- Есть еще знакомый, тоже мамин – стихи ей оттуда пишет. Представляешь? Чудные такие, мутные, ни о чем я бы сказала. Как будто не пятьдесят лет мужику, а как нам.
Женя рассмеялся.
- И что он от нее хочет?
- Вот и пойми. Когда-то она ему нравилась. Она ему тоже стала какие-то стихи пересылать, что-то рекомендовать – по долгу общения. А он пишет: я вчера чуть не погиб, не до книжек и стишков мне. Ну тогда жене своей пиши, пусть она за тебя помолится. Мама стала жесткая. Как же, воюет он! И такие герои есть.
- А он знает, что у нее муж погиб? Ну, этот воин?
Арина кивнула.
- А кому просто повоевать охота, – проговорил, наконец, Женя, – неважно где. Есть заварушка – они всегда там. Мне кажется, мой из таких. А я не мужик, потому что музыку люблю.
- Какая связь? – Арина откинулась на спинку лавочки.
- Не мужское это дело, песни петь и волосы не стричь. Надо было мне тоже все бросить и с ним пойти. Не могут же люди на диване сидеть, пока война идет. А я вот могу. Прикинь, какая сволочь? Что ты обо мне думаешь, дочь героя?
Арина тяжело вздохнула и помолчала. Кажется, прошло несколько минут, прежде чем она призналась, что никогда об этом не задумывалась. Хоть по словам Цоя война и дело молодых, но не настолько. Даже новобранцев не кидали в это пекло. Тут скорее война более зрелых мужчин, хотя некоторые из них по возрасту и не лучше двадцатилетних.
- Знаешь, совершенно точно, они возвращаются другими, – промолвила она, – и, наверное, лучшими. Быть может, это горькое лекарство нам надо принять, чтобы окончательно не сгнить, не пропасть как нации, перестать ломать шапку перед западом и пойти своим путем.
- О, да ты славянофил!
- А ты нет?
- Нет, у меня фендер стратокастер.
В тоне его не слышалось иронии, упреков, желания поспорить или что-то доказать. То ли Женя понимал, что с Ариной этот номер не пройдет – она всегда чужда дружеской полемике и желанию сказать последнее слово. Но что за разговор у них получается, она понять не могла и прямо спросила об этом:
- Что ты хочешь от меня услышать? Быть может, я чего-то не понимаю? Я думала, у нас похожая ситуация, но моя дошла до трагедии, а твоя нет и Бог даст, не дойдет. Куда ты клонишь в итоге, не улавливаю.
- Никуда, – Женя тряхнул головой, – прости, если жути навел или ворошил что не надо. Мне просто хотелось убедиться, что ты не считаешь меня трусом и дезертиром. Мне это важно.
Арина рассмеялась.
- Пойдем-ка пройдемся. Я хочу кофе.
Почему-то ему это важно… как и ее жемчужные волосы, ясные глаза и мамина розовая рубашка. Все-то он замечает, ничего ему не пофиг.
- Слушай, ну а как же те, кто приезжал туда, пел для наших ребят, поддерживал их боевой дух? – Арина остановилась на дорожке. – Ревякин, Чичерина, Демьян, кто там еще… не все же удрали за бугор, будто нужны там кому-то? Почему музыка – дело не мужское?
- Да нет, просто… – Женя тоже остановился, замялся на пару секунд, – дело в том, что я не похож на него. Только внешне.
Она взяла его под руку, и они пошли вперед, искать кофейню.
Разумеется, дело не в фендере и не в том, что Женя не любит свою страну и не верит в нее, дело в этих пресловутых отцах и детях и кто на что готов.
- А если бы было нужно, если бы призвали, как бы ты поступил? – осмелилась спросить Арина и сама пожалела. Лучше соври, но ври хорошо, вдохновенно, правдоподобно, чтоб не загнулась эта любовь, еще не окрепнув. «Любви без уважения не бывает», —так считала мама. Арина пока не знала этого, но склонна была согласиться. У мамы даже дружба рассыпалась тогда, когда она переставала уважать. Она бы точно хладно отвернула взор.
- Пошел бы, конечно. Может, и пойду еще, в универе есть военная кафедра. Но, как тебе сказать, я не тот человек, который лезет на рожон и в каждой бочке затычка. Вот и все.
- Я поняла. Сразу.
Она хотела сказать, что никогда не стала бы его осуждать, что бы он не выбрал, но запнулась. Нет уж, если бы он выбрал отсидеться в подвале или свалить за бугор, она бы стала осуждать, еще как. Она бы видеть его не захотела, и говорить им стало бы не о чем. Не разговор, а минное поле, как бы чего не вышло. Такого она хлебнула с лихвой, а после смерти отца перестала терпеть. Хватит, было б с кем осторожничать. Они не молчат, гавкают, что хотят и ничем за это не расплачиваются. Они лучше всех все знают и всегда во всем правы. Люди без прошлого, без родины, без корней, без любви, потребители, которым всё и все должны, а они только выберут, где задница в тепле. Лучше б свалили – массово и честно, но нет, сидят, подтачивают, тявкают, несчастные и обездоленные, в полицейском государстве. Им-то что если их страну растащат на куски, а от населения оставят миллионов пятнадцать? Они-то пристроятся, найдут, кому и что вылизать.
- Ты бы хотел уехать за границу? – спросила Арина, когда они сели на диванчик в ожидании кофе.
- Попутешествовать, пожить немного где-то – пожалуй, да. Было бы любопытно. Но уехать совсем – нет. Кому я там нужен? А ты?
- Возможно. Но в Европу уже не хочу. Если в Америку… только в южную.
Они засмеялись.
Дочь героя. Так и пульсировало в ее голове, когда она шла домой с остановки. Неужели он правда так думает? Или это сарказм? Ее отец не был героем – он был обычным солдатом, без особых чинов, который просто отдал жизнь за свою страну. Просто. Всего-то. Оставил семью, дом, диван, телевизор с футболом, мамины котлеты и воскресные выезды на природу, шашлыки и пикники, чтение у реки, любимую работу, друзей, баню, кружку пива летним вечером и захламленный гараж. Просто. Как умопомрачительно просто. Дрон накрыл и куча трупов.
Женя угостил ее и кофе и мороженым. Проводил до остановки, позвонил и спросил, как она добралась. Можно ли считать это свиданием?
- Цветов не хватает, – сказала мама, – а так можно.