Ты в каждый мой приход всё тоньше и всё легче,
И ходишь по шажку, за стеночку держась.
Я, скинув башмаки, спешу тебе навстречу
И обнимаю, чувствуя, как угловаты плечи,
И острота их - в сердце остриём ножа.
Ты жалуешься редко на свои болячки,
Которыми, увы, не обошли года.
А я смотрю в глаза, они всего не спрячут,
И сам, тебе в ответ, бодрюсь, скрываю, ячусь,
Но, не сумев соврать, попавшись, злюсь тогда...
Как будто ложь свята. А сердце твоё слабо.
Ты, зная, что я вру, киваешь: «Хорошо...
Ты исхудал совсем, тебе покушать надо…».
Я знаю, для тебя одна большая радость -
Увидеть, как я ем, ведь я к тебе пришёл...
Я знаю, в том твоем послевоенном детстве,
Был полон дом забот и мало сытых дней.
И я жую, спеша, чем Бог послал, наесться,
Чтоб ты, сейчас забыв то эхо давних бедствий,
По голове погладив, улыбнулась мне.
Ты молишься за всех, не зная ни молитвы.
Ты просишь Божью Мать спасти и защитить.
А я, твой блудный сын, ищу твоей защиты,
Я, поднятый тобой, по жизни тëртый, битый,
Не знаю, без неё как я сумею жить.
Я милости прошу к рабе Елизавете.
Несу Ему в слезах свой запоздалый стыд
За резкие слова, за злость, за враки эти,
За то, что много так не сказано-не спето,
За тихое твоё «прости, сынок, прости...».