Ты в каждый мой приход всё тоньше и всё легче, 
И ходишь по шажку, за стеночку держась. 
Я, скинув башмаки, спешу тебе навстречу
И обнимаю, чувствуя, как угловаты плечи, 
И острота их - в сердце остриём ножа.
 
Ты жалуешься редко на свои болячки, 
Которыми, увы, не обошли года. 
А я смотрю в глаза, они всего не спрячут, 
И сам, тебе в ответ, бодрюсь, скрываю, ячусь, 
Но, не сумев соврать, попавшись, злюсь тогда...
 
Как будто ложь свята. А сердце твоё слабо. 
Ты, зная, что я вру, киваешь: «Хорошо... 
Ты исхудал совсем, тебе покушать надо…».
Я знаю, для тебя одна большая радость -
Увидеть, как я ем, ведь я к тебе пришёл...
Я знаю, в том твоем послевоенном детстве, 
Был полон дом забот и мало сытых дней. 
И я жую, спеша, чем Бог послал, наесться, 
Чтоб ты, сейчас забыв то эхо давних бедствий, 
По голове погладив, улыбнулась мне.
 
Ты молишься за всех, не зная ни молитвы. 
Ты просишь Божью Мать спасти и защитить. 
А я, твой блудный сын, ищу твоей защиты, 
Я, поднятый тобой, по жизни тëртый, битый, 
Не знаю, без неё как я сумею жить.
 
Я милости прошу к рабе Елизавете. 
Несу Ему в слезах свой запоздалый стыд
За резкие слова, за злость, за враки эти, 
За то, что много так не сказано-не спето, 
За тихое твоё «прости, сынок, прости...».