Синеглазое чучело в парке,
Снежана — мой образ прошедшей зимы,
Лучезарен твой лик, стан по-девичьи гибок и строен.
Вкруг тебя суета, вкруг тебя
пира запахи, чёрные, сизые и голубые дымы,
Жаркий клёкот кипящих кастрюль и шипение жирных жаровен.
Что ж, так было издревле: какой без огня и без дыма уют?
На буфетных столах — с пылу-с жару блины,
на мангалах — шашлык, а в кастрюлях — супы и ушица.
Ходят люди вокруг тебя — и величальные песни поют,
Ходят люди вокруг — твоим именем праздник вершится.
Но не верь им! Не верь льстивым их похвалам:
неспроста ты в фальшивом венце,
Неспроста вся в цветах, но в цветах из бумаги дешёвой!
И что будет потом — то, что будет с тобою в конце,
Знают, кажется, все! И, конечно, мой друг–режиссёр,
что командует праздничным шоу.
«Сделай чучело!» — он попросил, и я сделал и даже назвал,
хоть не по сердцу мне этот странный обряд:
Разве краски — не кровь,
если в них и любовь, и восторг, и мольба, и рыданье?
Красота не горит, говорите?
Горит красота, так что души горят —
Остаётся зола, не способная на состраданье!
А вокруг наши дети: народ прямо целыми семьями в парк
Вышел! Вот незадача: вдруг кто из детей пожалеет тебя —
и тогда разревётся, пожалуй…
Синеглазое чучело, гордое, как Жанна д’Арк,
Ты прости нас, проклятых: ещё веселят нас пожары.
И когда ты займёшься, Снежана, почти загоришься,
вот-вот полетишь в небеса, растворишься в дыму,
Когда (пьяный он что ли?), качаясь, чего-то боясь,
отшатнётся твой факельщик от эшафота,
Подойду, встану рядом с тобою — прощаясь, тебя обниму,
И скажу режиссёру:
«Снимай: пусть на память хотя бы останется фото!
Снежана!..»