В каком направлении движется русский язык? Нужно ли бросаться на его розыски и спасение или он сохранит себя без нашего вмешательства? Сберегает ли язык и сегодня сакральную сторону и перед кем ее раскрывает? Размышляет Анна ШАДСКАЯ, филолог, преподаватель русского языка и литературы Тульского государственного университета, Почетный работник общего образования, автор статей по педагогике, член клуба православных писателей «Родник».
– Анна Викторовна, писатель и филолог Евгений Водолазкин считает: «Не стоит близкому человеку навязывать свои правила, нужно его просто любить, слышать и принимать таким, какой он есть. Это – и лучший способ поладить с языком». Также он говорит, что язык – это система, но не механическая, а живая, а значит, полная исключений и противоречий, где аналогия значит больше, чем логика и этимология. Согласны ли Вы с такими высказываниями?
– Пожалуй, кое с чем соглашусь, но – не со всем. Считаю, что язык – система именно механическая, потому что искусственно созданная. Принимать его таким, какой он есть, можно, но не все нужно пускать на самотек – без вмешательства филологов русский язык может утратить многое из того богатства, которым обладает.
Закон аналогии, конечно, важен. Если культуры начинают сближаться, то мы можем проследить и аналогии в лексике разных народов – особенно это касается верований.
Верно и то, что язык – явление живое. Ведь, если бы это были просто ходули для общения людей, его влияние на нашу жизнь было бы минимальным.
И, безусловно, язык со временем приобретает сакральную значимость. Больше того – он начинает словно бы жить своей жизнью. Когда язык уже сформирован, есть масса слов, устоявшееся словообразование. И вдруг происходит труднообъяснимое – слова вдруг создают собственную систему – и человек с изумлением понимает, что какое-то слово легко вторгается в языковой конгломерат, а какие-то слова категорически им отторгаются – несмотря на усилия извне культурологов и языковедов. Язык начинает жить по своим законам, регулируя сам себя, а иногда приоткрывая нам свою божественную природу – значит, человеку здесь нужно соблюдать меру, такт, деликатность.
– А что Вы скажете о современных процессах в языке – они нуждаются в регулировании?
– Многие филологи оптимистично смотрят на то, что происходит в русском языке, включая и языковое вторжение, продолжая дискуссию о том, противостоять его тенденциям или пустить всё на самотек. В свое время и в старославянском языке, и в дореволюционном русском такие явления присутствовали. Когда открываются новые геополитические горизонты, неизбежно и вливание из других языков – иногда естественное, а порой принудительно-насильственное, как, например, из тюркских языков. Но слова «арбалет» и «арбуз» давно прижились и не воспринимаются как инородные – заменить их нечем, они не мешают и не вытесняют предшественников.
Часть явлений и предметов неизбежно уходит из повседневности, и сейчас для обозначения устаревшего слова отчего-то используют всего один термин «архаизм». Раньше различали историзмы (ушедшие в древность, исчезнувшие явление или предмет) и архаизмы – когда предмет есть, но находится другой синоним. И все эти языковые пласты и могут, и должны существовать одновременно.
Но вот что странно – в последнее время старые пласты активно вытесняются, и делается это искусственно. Об этом говорят новые фильмы, например, недавно прошедший на экранах «Борис Годунов», где абсолютно нет языкового присутствия эпохи. И это притом, что в интернете любая информация доступна, много источников – летописей и иных, из которых можно понять, как грамматически строилась речь, и всё было бы понятно современникам. Некоторая инверсионность, особые обороты речи, интонация другая – очень действенные приемы. Казалось бы, что проще, возьмите и придайте колорит эпохи – нет, не хотят. Не надо недооценивать поколение, что ему будет сложно. Не надо упрощать, ориентируясь на средний и низкий уровень. Это намеренное снижение, неуважение к зрителю. Смотришь старый фильм «Александр Невский» – вот где есть присутствие века, понимаешь, что за время. Пушкина бы почитали, хотя у него, конечно, более современный язык…
Только человек может сохранить языковой пласт, который объективно потерял актуальность – через кинематограф, театральные постановки, экранизации, постановки в школе. Вопрос в том, захочет ли сохранять?..
– С чем, по-вашему, в языке невозможно мириться?
– Есть тенденция, которую и я, и мои коллеги подвергаем критике. Это насильственная искусственная интервенция слов, которая носит идеологический характер. То, что при Петре были заимствованы голландские термины, понятно, но вот когда началось офранцуживание… В России не было необходимости во французском – и романы переводились, и переводная литература была достойно представлена. Скорее, к его засилью вело социально-кастовое расслоение – сначала была практическая задача, чтобы прислуга не слушала разговоров аристократии, затем – установка «мы избранные, мы особенные, говорим на таком наречии, которое не понимают другие сословия».
Сегодня объективно пришли новые слова, связанные с изобретениями – «смартфон», «гаджет» – это предметы, которых не было, соответственно, не было и названий, так что слова приходится брать на вооружение. Но когда повсюду звучит замена простых русских слов на «ресепшен», «респект» – это издевательство над русской самобытностью и государственностью, ведь это звучит повсеместно, например, в гостиницах, где останавливаются не только иностранные туристы, но и русские люди.
– Нет ли ощущения, что подобные замены навязаны с глобализацией, стремящейся к некой всемирной уравниловке? Что делать, когда такая лексика активно приходит в бытовую речь?
– Да, глобализация навязывает слова и через них идеи – это очевидно. Но здесь нужно видеть грань. Если слово вошло в профессиональную лексику в определенной сфере, скажем, финансово-экономической (договоры, инструкции, формы документов) – то это нормально, таков универсальный язык, профессиональное эсперанто. Но в быту эти слова излишни. Не люблю слово «волонтер» – совершенно ненужное, на мой взгляд. Очень странно звучит «православный волонтер», когда есть составное слово «доброволец», от словосочетания «добрая воля» – многомерное и емкое, сообщающее – что-то хорошее делается по зову сердца. Наверное, за словом «волонтер» скрывается нечто похожее, но нам понятнее своё, русское. Считаю, что многомерные слова нельзя вытравливать из сознания людей, смысл выхолащивается. И я бы с большим пониманием приветствовала контроль негосударственных культурных организаций, общественных палат и, конечно, Церкви, чтобы без крайней нужды не допускали откровенного засилья иностранных слов.
Филологи всегда подскажут, когда замена – это необходимость, а когда – блажь. Россия – вовсе не отсталая «сарафанная Русь», которая нуждается в «просвещении» и «осовременивании». Почти каждое исконно русское слово – это понятие, за ним – смыслы, дух, менталитет народа. Отбросив слова, мы будем готовы поступиться ценностями, а следующим шагом будет подмена наших ценностей чужими.
Простой пример подмены и интервенции – западные герои детских сказок и фильмов, которые чаще всего безмерно жестоки. У них – маска вместо лица, закрытого забралом, и что там за выражение под ним – не поймешь. На Западе борьба добра со злом – это большая условность, абстракция, где зло и добро по воле режиссера или автора могут поменяться местами. И такой взгляд несет абсолютно нехристианскую парадигму. При этом у каждого народа России есть свои национальные герои, близкие по ментальности к русским богатырям. В эти культуры проникли бродячие сюжеты из русских сказок, неся такие качества как бескорыстность, добросердечность. Добро остается добром, оно узнаваемо, его ни с чем не спутаешь. И нам нужно сохранить национальную самобытность, а значит, и её ценности.
– Как Вы думаете, откуда у современных молодых людей появился странный интонационный акцент в произношении? Этот акцент – американский?
– Хорошо, что Вы обратили внимание на проблему. Эта действительно вульгарная и пошлая манера прижилась в студенческой среде. По поводу ее американского происхождения ничего не могу сказать, точно одно – дети и молодые люди начинают подражать чужой манере. Вместе со знакомой учительницей музыки поразмышляли и сошлись во мнении, что это пришло с эстрады. Странная интонация – от неумения петь, недостатка вокальных данных, когда певцы усваивают определенную артикуляцию. Словом – полное отсутствие вкуса и техники исполнения.
Невозможно не вспомнить без ностальгии светское время, когда эстрадных певцов учили правильно петь, а ведущих – правильно говорить. Тогда знали, какой должна быть хорошая речь в традициях русского говора. Да и культура была другой – более высокой.
Человек, который воспитан на Чайковском, имеет музыкальный иммунитет. Послушал Моцарта – дальше уже не страшно, давайте всё, что угодно.
Да, конечно, современные подростки и молодые люди Шаляпина теперь вряд ли будут массово изучать, но и им надо хотя бы представлять себе настоящую музыку. Хотя бы послушать эстрадные шлягеры 70-80 годов – там была своя певческая культура.
Вещают государственные каналы – так пусть качественно учат телеведущих, допускают на сцену одаренных людей с хорошим вокальным вкусом и мастерством. Есть же у нас узко-музыкальные каналы – вот там пусть и правит попса. Навязывание обществу такой «музыки» недопустимо.
Люди привыкают к тому, что видят и слышат по телевизору, и это становится повседневной нормой – произношение, интонации и другие речевые параметры.
Да, диалекты стираются, особенности сохраняются разве что в северных территориях – например, оканье. Редких говоров всё меньше – деревня как явление уходит, повсюду звучит усредненная речь. Нельзя допустить, чтобы она стала вульгарной. Пока на ТВ не будет образцов нормальной русской речи, положение с устным языком к лучшему не изменится. Должны быть люди, которые повлияют на ситуацию. Добрая человеческая воля многое значит.
И все же я рада, что большинство моих студентов говорит правильно – навыки хорошей речи передаются в семье, от поколения к поколению, устойчиво сохраняются на подсознательном уровне.
Письменный язык тоже ставит перед нами вопросы, его особенность – визуальное восприятие. Пройдитесь по любому городу России – как мало среди вывесок русских наименований, кому-то в угоду – одни иностранные. Пройдитесь по городу на Западе – ни одной вывески на русском. У нас же отчего-то всё наоборот, словно соотечественники сознательно дурачатся, и нам навязчиво лезет в глаза вульгарная «смесь французского с нижегородским»…
– Недавно перечитала размышления Корнея Чуковского о канцелярите. Официозная речь, действительно, заправляет повсеместно, не избежали ее авторы и печатных изданий, и интернета, и даже православных СМИ. Можно ли говорить о засилье официоза в молодежной среде?
– Чуковский, Маяковский, Булгаков очень тонко чувствовали эту проблему. В 20-е годы ХХ века канцеляризмы заполонили всё, но оказались неудобоваримы, и язык их вытеснил. И сегодня понятно, что в живой речи нужно уходить от штампов, ото всего официозного. В этом смысле отчасти радует, что дети и юноши мало читают и не смотрят новостей – так называемые канцеляризмы не так на них влияют. Пожалуй, именно эта незаинтересованность спасает от излишней официозной замусоренности языка. В повседневной разговорной речи у молодежи этой проблемы нет, скорее, она актуальна для чиновников и журналистов. И это учит нас осознанности – тому, что в быту, в обычном разговоре нужно придерживаться иного строя речи – сохранять красоту и стройность, не подстраиваться под чужую манеру. Печально, когда речь, скажем, служителей Церкви становится слишком сухой или сложной, официальной. Священник – не чиновник, он просто обязан говорить хорошим и правильным русским языком, наверное, немного ретроградным – с инверсией, образностью – выразительными и емкими словами, которые не только будут понятны пастве, но и привнесут частицу иного – божественного – мира, красоту православной культуры.
– Вкус к хорошей речи, очевидно, нужно формировать с детства?
– Именно так. Возвращаясь к телевизору, не могу промолчать о беде. Сейчас в программе среднестатистического ТВ 20 каналов, среди них всего один для детей. В списке мультфильмов из русского ничего нет – чужие названия и сюжеты, ужасного качества перевод, страшные физиономии и истеричная мимика героев. Внуку моей знакомой 2,5 года – он овладел приставками, «подсел» на этот репертуар, родители упустили момент. Ребенок не воспринимает все остальное – ему с младенчества не показали добрых зайчиков, ежика в тумане. Ведь есть же и сейчас хорошие детские анимационные фильмы, в том числе православные – их создают талантливые авторы, они занимают места на конкурсах и фестивалях. Увы, до детей они почему-то не доходят.
Здесь ситуация, как и с музыкой – почитал ребенок хорошую детскую прозу – смело давайте ему комиксы, сами же мы порой листаем детективчики и глупее не становимся. Но если культура не заложена – пошлость врезается необратимо, как зарубки на железе.
Зачищать эти глубокие повреждения болезненно, это вызывает протест.
Считаю, что в детском саду уместны добрые русские мультики и сказки. Поскольку детсады и школы – госучреждения, должна быть политика, регулирующая, на чем малышей воспитывать – и это не цензура, не насилие над личностью. Давайте называть вещи своими именами: вседозволенность – это хаос. Во все времена (и в пушкинскую эпоху, и в Серебряном веке) были авторитетные люди, которые определяли, как будет развиваться общество и язык, благодаря чему из печати выходили прекрасные сборники, звучали правильные устные выступления, контролировались переводы. Почему же сегодня мы должны смотреть по первым каналам бесконечную чепуху?
– Так что же получается – язык предопределяет падшее состояние мира или, напротив, это он идет следом за нашим падением?
– Язык совершенно не причем – люди делали передачу о том, что раньше наблюдали, так сказать, сквозь замочную скважину, а теперь все это вынесли в красивую хорошо освещенную студию со зрителями. Сплетни, склоки, интриги искусственно сделали нашей потребностью, можно сказать, «подсадили» зрителя на эти проявления страстей. И тут как бы ниже плинтуса не упасть. Ведь есть вещи, на которые нужно накладывать табу – неприличные, пошлые. Слово «развод» раньше повсеместно не звучало – считалось чем-то неприличным. Сейчас его склоняют по всем каналам. Идет расчеловечивание и преднамеренное снижение языка – о христианской морали (то есть общественном порицании) и говорить не приходится. На экран как будто нарочно выносится самое низменное, скотское – то, что и животные не демонстрируют, а у нас самое отвратительное выплескивается на показ.
Набоков считал понятие «пошлость» неопределяемым. Попробуйте дать определение пошлости сейчас – этим можно оскорбить влиятельных людей. Даже по звучанию слова со змеиными шипящими нам понятно, что это то, от чего люди должны быть подальше и повыше. И детям понятно, о чем идет речь.
Падение лексики рукотворно. Нам словно говорят: «Можно-можно, ничего запретного нет». Цель такой вседозволенности – потрафить всем, отвлечь внимание от серьезных общественных проблем. Общество потребления дошло до абсурда – на Западе внедряется продуманная политика «шопинговой» культуры как отдыха, источника адреналина, своего рода спорта, развлечения. Страшно смотреть по ТВ на ажиотаж зарубежных распродаж – обезумевшие бесовские лица покупателей крупным планом, то, как люди рвут друг у друга из рук коробки, как на бегу раздеваются – те, кто голыми пришли – мол, забирайте все бесплатно. Русские писатели, конечно, многое предвидели, в том числе и такое… Сейчас и в Россию приходит вот это булгаковское беспросветное «варьете», и чаша сия нас не минует. Но, как правдиво описал писатель, всё иллюзорное однажды превратится в пшик – а что нам останется?
Точно также нам навязывают прочие европейские «ценности» – гей-парады, однополые браки, и если у нас это официально дозволят – всё это будет. Но ведь на самом деле даже детям легко объясняется, что в нравственной сфере есть нормальные отношения, а есть патология, болезнь. «Дети, можете представить себе демонстрацию «гриппозников»? Их права и обязанности – не ходить по улице, заражая прохожих, а сидеть дома и лечиться». Будьте уверены, любой ребенок поймёт. Все боятся, что нам не справиться с навязанными анти-ценностями. Не стоит бояться этого, живя в огромной стране с самобытной культурой – надо просто спокойно и уверенно стоять на своём.
Печалит другое – язык отторгнет иностранное и труднопроизносимое, но перемелет вот эту пошлость и «желтизну» и примет ее спокойно, и вскоре она будет восприниматься как должное. Языку с его механикой все равно, а мы назойливо продвигаем вперед «чернуху», а такие слова как «доброта» и «милосердие» – не из разряда популярных.
Слова со временем могут менять значения на противоположные. Во времена Римской Империи слово «крест» означало самое унизительное орудие казни и несло нечто оскорбительное, теперь оно наполнилось иным содержанием. Но совершенно точно – слова, означающие всяческие дрязги, никогда не смогут наполниться другим смыслом.
Никто не задумывается, что многократное повторение негативной лексики складывается в негативное восприятие жизни и подсознательно формирует действительность. В результате – чернота как среда обитания, как норма. Сами низводим себя до ада.
Раньше такого в языке не происходило – появлялась иноязычная лексика, но подмены поднятий не было – добро оставалось добром, а зло – злом, и это всем было ясно.
Что с этим делать? С одной стороны, можно и отпустить вожжи – язык может себя защитить с точки зрения верности канону, славянской традиции. Но язык не в состоянии защитить смыслы – как говорится, что написано пером – не вырубишь топором. Сознательно или бессознательно происходит искажение? Думаю, в большей степени сознательно. И здесь нужно проявить настойчивость, противостоять этому.
– Попробуем выбраться из хаоса в упорядоченность – поговорим о емкости слов. На санскрите были слова, означающие целые фразы. Например, выражение «сделай это, но так, чтобы это совпадало с волей Божией» обозначалось одним словом. Есть ли в русском языке похожие примеры?
– Неожиданный пример приведу. В советские годы был лозунг «Миру – мир», и все понимали многогранность его смыслов: что первый «мир» – мир в душе человека, это среда, общность, а второй мир – способ существования (мир, покой, отсутствие вражды, мир-дружба). Так два этих слова, по сути, составляли не просто словосочетание и даже не предложение, а целое сочинение-рассуждение на тему бытия со сложными отношениями, где присутствовали субъектность и призывность (погрузить мир в покой и тишину, привнести спокойствие, отсутствие войны).
Сакральные примеры встречаются в самых неожиданных местах, но самый очевидный многократно повторяю студентам: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог». Вот и сегодня слово стало лейтмотивом нашей беседы – сначала как механизм, когда надо было вымолвить звуки, чтобы воспринимать друг друга, потом как слово-знамение истин, которое произносил Сам Бог-Отец, Дух Святой, Христос, пророки. Слово само начинало творить. И я понимаю это так: не только произнесенное божественное слово начинает творить, но и человеческое – создавая нечто его силой по законам божественным или искажая по законам бесовским. Ведь это от наших слов получают распространение грехи – половая распущенность, забвение родителей, пренебрежение к детям, – имя им легион. Любая неправда оправдывается словами…
Вывод прост – надо побольше слов хороших и поменьше слов, за которыми кроется негативное, лживое, пока люди не разучились отличать добро и зло. И таких хороших слов много в настоящей литературе.
– Ваши сегодняшние студенты много читают?
– Смотрю на это оптимистично: читают, не скажу, что много, скорее, избирательно.
Экран объективно вытесняет книгу, ничего не поделаешь. Книга будила фантазию, и в этом была ее благая роль – в юности, помнится, мы накрывались одеялами и читали с фонариком, каждый представлял своих Наташу Ростову и Андрея Болконского. Но сейчас и я стала «телеманкой», не потеряв при этом интерес к чтению.
Чтобы наши дети любили читать, нужно всего-то немножко интеллекта и воображения – приучите ребенка не видеть готовую картинку, а сначала представлять ее – сами найдите время, почитайте вместе, вспомните, как вам читала мама, какие картины рисовались ее голосом. Содержательность и значимость вместе прочитанного текста только растет, а получение информации таким способом продуктивнее для развития детей.
– Как проявляет себя в языке человек без воображения?
– Он не представляет оттенков, скажем, синонимии, не видит подтекстов, не владеет искусством интерпретации текста… В общем, человек без воображения воспринимает только поверхность – только буквальный смысл слова, а то, что за ним стоит, все его глубокие пласты для него закрыты. Не видит и не чувствует он и сакральной природы языка. В образные понятия он проникает с огромным трудом, и, чтобы переменить его сознание, нужны хорошие преподаватели, специальные занятия, практикумы, тренинги, но не факт, что всё это даст результаты.
И такое восприятие страшно не только в языке, но и в инженерном и в любом другом деле. Увы, профанация как всеобщая беда торжествует, и отсутствие воображения, стремления к узнаванию нового – важные тому причины…
Вообще, любая небрежность к слову – проблема. Ее можно было бы избежать, если бы подростки и молодые люди приучались к хорошей классической литературе, где слово к слову подбиралось, или к фольклору – там присутствует напевность, былинная инверсионность – может быть, и богослужение в храме воспринимали бы лучше. «Годунова» могли бы правильнее поставить. Закроешь глаза, не видишь исторических костюмов – и слышишь бесконечную речь клерков… Со словом надо обращаться очень бережно, не выплескивать на широкую волну то, что придет в голову. В советское время был самиздат, по большей части он обслуживал графоманство, зато выходили из печати настоящие художники. В школе поубавилось часов на литературу, в программе теперь нет Шукшина, Распутина, Астафьева, все надежды полагаются на ХIХ век, а современное чтиво пока не тянет на классику. Как преподавать язык сегодня? Мнений и методик много. Но теми или иными способами мы должны транслировать юному поколению истину, что к речи нельзя относиться легкомысленно. Что говорить и писать нужно вдумчиво, помня, что за свои слова каждый ответит перед Богом.
Беседовала Валентина Киденко
Фото автора