Татьяна Андреевна Никологорская родилась в семье инженеров радио в 1951 году, её родной город – Москва.
«…В 1974 окончила факультет журналистики МГУ. Работала в районной газете, журналах, издательствах Москвы. В течение многих лет вела юношеские литературно-творческие студии, в том числе при Московском городском дворце пионеров и школьников, факультативы при школах, музеях и гимназиях.
Имеет множество публикаций в газетах и журналах России; профессиональный эссеист. Неоднократно участвовала в радио-композициях на различных радиостанциях, более всего – на радио «Орфей».
Её стихи печатались в газете «Московский комсомолец» (первая публикация), альманахах «День поэзии», «Поэзия», «День и ночь» (Красноярск), журнале «Молодая гвардия» и др., звучали по радио.
Автор сборников стихов «Серебряный бор» (1981), «Есть музыка» (1987), «Прощание с учениками» (1989), «Строгая юность» (1990), «Подземка» (1999), «Девочка жизнь» (2000), книги стихов и прозы «Вера!..» (2008), “Вселенская гостиница” (2010). Член Союза писателей России и Союза журналистов Москвы».
Татьяна Андреевна тонко чувствует поэзию и верит, что рождается она в мире «вечного» ребенка, и что настоящее детское счастье – в творчестве.
Татьяна Андреевна Никологорская не идеализирует детство. Есть в нем и трагедии, и потери, и разочарования. Но остается ностальгия по детскому взгляду, через который преломляется мир – пусть не радужный – но особенный – совсем другой.
…Возвращается детство. И такое прекрасное…
На стихи без названия, обозначенные тремя звездочками, написана песня, что благодаря Интернету «пошла в народ». Подростки на школьных вечерах исполняют ее, не зная, кто автор. Но ее не зря выбирают для исполнения. Песенка – прозрачная, чистая, пронизанная духом детства:
Пахнет летом.
Пахнет лесом.
Пахнет спелою смолой.
Скользкой хвоей разогретой,
Земляникой молодой.
Пахнет детством.
Пахнет тестом.
Пахнет банною листвой.
Пахнет жизнью – по соседству
С леденящей темнотой.
И в родимое окошко
Я гляжу – не нагляжусь:
Облака, церквушка, стёжка…
Ты держись –
И я держусь.
Автор текста песни – московский поэт Т. А. Никологорская.
«В первой любви всегда возрождается детство, и такое прекрасное, каким оно не бывает в действительной жизни», – писал Михаил Пришвин. Да и не только в первой… Во всяком добром чувстве по отношению к ближнему можно быть по-настоящему искренним, только если ты сам открыт, по-детски доверчив.
Поэт – человек, который постоянно раскрывается и оттого уязвим.
…Отца пижама в сумраке висит…
Нас в этом мире слишком часто били,
Не замечая, что свеча – горит…
Любили слепо нас?
Иль не любили?
Здесь жизнь погибла?
Нет. Я не про то…
Я – о сентябрьской утренней одышке,
Когда, прикрыв меня полой пальто,
Мать торопила:
школа…
сумка…
книжки…
…Что проку в долгой юности моей?
Кому какая польза? Нет и славы.
Я неземных видала ширь полей,
Связуя времена…
Все дети – правы.
Один из сборников Никологорской с тревожным настроением называется «Подземка». Не сталкиваться с болью и злом невозможно, поэтому выход из перехода на свет один – снова бесстрашно довериться Провидению. И не предавать детства, ведь –
Страшнее смерти – ржавчина в зрачках,
Эрозия души былых мальчишек…
Представляя творчество поэта, члена Союза писателей и Союза журналистов России, мы решили не писать вступительную статью, а сразу процитировать писателя и друга Татьяны Андреевны Владимира Порудоминского, ныне живущего за рубежом.
Писатель прекрасно знает Никологорскую, её сердце, характер, представления и обстоятельства жизни. Ему можно доверять. Остальное – в стихах.
…Полузабытое детство морозное –
Яблоком жёлтым на кротком снегу…
К началу своему
Вот что написал В. Порудоминский вместо послесловия к одному из её сборников.
«…Будучи много старше Татьяны Никологорской, Тани, я, по обычаю стариков, часто вспоминаю ее девочкой, подростком, в том прекрасном, изначальном, сне детства, который она с любовной, ревнивой, почти отчаянной страстью охраняет в своей душе и своём творчестве.»
И оттого, что ей с тех давних годов удаётся уберечь этот сад от постоянного покушения вырубить, извести его (уничтожение старого сада – проникновенная, глубинная тема нашей литературы), я неизменно вижу в ней, сегодняшней, этого не покидающего чудный мир подростка.
И с особенным состраданием сознаю, что она прожила уже и проживает тяжкую, как Сизифов камень, долгую жизнь поэта. Потому что на то и стихотворение, что каждое – творение: не только стиха творение, но творение, некая цельность, воплощённая стихом и в стихе.
Век поэта всегда короток, проживи он хоть век библейских праотцов: строчки с кровью убивают, с последним словом стиха век кончается, ради того, чтобы неведомо когда, но в один прекрасный день, новый век начался завязью в душе нового первого слова.
(…) Прощание с детством – прощание с цельностью мира, с той цельностью, в которой всё, что ни есть в мире, необъяснимо связано, сопряжено, обусловлено простейшими «да» и «нет», в которой, по слову писателя Всеволода Гаршина – «красное так и было красное, а не отражающее красные лучи».
В стихах о Гаршине, мне посвящённых (за что я неоценимо благодарен поэту), Татьяна Никологорская пишет о стареющих до срока детях, о прощании с мечтой, о распаде века и запахе тления, встречающем нас по мере старения души.
Трагический мотив движения из бытия, когда «во мне смеялась счастливой жизни глубина» – в «бытность» пронзительно и больно звучит в творчестве Татьяны Никологорской: человек обречён мироустройством, сам себя обрекает на постоянные поиски счастья, – «а счастье – в детском кулачке».
Вопреки всем привычным закономерностям жизни и житейским понятиям, поэт не хочет верить в неизбежность утраты детства, утраты осознания и ощущения гармонической цельности мира, как верит в то, что среди неизбежных утрат и ценой неизбежных утрат человек способен удержать в кулачке дарованное вместе с детством счастье.
Собственно, мысль и чувство всей поэзии Татьяны Никологорской (может быть, вообще – всей поэзии!) восходит к библейскому повествованию об изгнании человека из Райского сада.
С каждым шагом жизни отдельного человека и всего человечества нам, людям, порознь и вместе, всё явственнее и всё мучительнее открывается непрестанное …разрушение некогда дарованной мировой гармонии и… вызревает стремление, потребность, необходимость возвратиться к началу своему.
…Когда мир встаёт вокруг, обступает, давит, ломает несправедливостью, жестокостью, предательством, когда кажется, что «всё погибло» –
…Вот тогда ты и воскресни как поэт!
Потому что нет пути
И смысла нет –
Кроме детства,
Кроме песни,
Кроме слов,
Кроме вечного спасения основ…
… «Хотя – какой там в детстве мёд?!» – вырвется однажды. И, в самом деле, тут, там находишь в стихах приметы пожалованного обстоятельствами места и времени, не слишком-то щедрого что на «махотку молока», что на доброе слово полуподвального детства.
Но на то и детство, и душа поэта, и поэтическое – с детства – видение мира, чтобы «причал садового участка, пять соток счастья глупышей» оборачивались и обживались в душе.
Чтобы немудрёный предмет, оснащающий примитивное жильё, – радиоточка («и всё-то воспитание – мой радиородник») – оказалась источником, родником воплощённой человеческим гением божественной музыки, которая навсегда воспламенила душу:
«Однажды услыхала по радио «Первый концерт для фортепиано с оркестром». И перестала быть зверёнком.
У меня крылья выросли, потому что, услышав этот Весенний музыкальный санскрит, это половодье и осиянность, эту родину звука, я физически ощутила, что вылетаю из полуподвала на огромной сильной птице верхом»…
Я пришла в этот мир,
Чтоб ему до земли поклониться
За подаренный сон моему синеглазому сну…
В одном из очерков Татьяна Никологорская вспоминает слова Ольги Бертгольц: предвосхищение радости, ведущее человека в отрочестве, с годами всё более сменяется предвосхищением испытаний.
Чем дальше идёшь, тем меньше спешишь навстречу синеглазому сну. С каждым шагом всё очевиднее становится, что идёшь не под сень Древа жизни или Древа познания Добра и Зла, а вовсе в обратную сторону – в пустыню, в рабство, в царство двоедушия и корысти.
… «Подгнили вековые опоры от неграмотности потомков…» – горестно помечает Татьяна Никологорская, странствуя по любимому древнему Боровску. «…И все мы в этой жизни – или Иваны Воины, или Иваны, не помнящие родства», – вершит поэт очерк о старинной московской церкви Иоанна Воина на старинной московской улице Якиманке – её малой Родине.
… Никологорская… вспоминает проницательную максиму философа Н.Ф. Фёдорова: «Нравственно развитое существо само себе даёт командировку». Кто же тогда поэт, если не такое существо.
Я – не писатель.
Я – свидетель.
Я – в Апокалипсис глядетель…
Ближайший друг Татьяны Никологорской, замечательная учительница российской словесности, ныне от нас уже ушедшая Вера Малева чутким словесным штрихом когда-то нарисовала портрет поэта.
В письме, написанном под впечатлением спектакля «Лиса и виноград», читаем: «И вдруг, когда Эзоп удивляется: зачем же лгать, когда правда так проста, я увидела тебя.
Мы живём в мире условной правды и лжи (чеховская мысль); и мы привыкли, и вдруг появляется человек, не смиряющийся с этим, не понимающий, зачем так жить, и нам неудобен этот человек, мы смеёмся над его наивностью, детскостью, оправдывая этим ложь, в которой мы погрязли».
Вся душа в крови исстрадалась.
Так бы к подорожнику прижалась,
Всё бы отдала, чтоб боль забыть,
Раствориться,
С тёплым летом слиться,
В чьём-то детстве думами забыться,
Даже, может, вовсе и не быть…
Но она – есть. И детство с ней, не чьё-то – её детство, в котором хранит предания зелёный храм елового бора, в котором жизнь имеет вкус лесного яблока и песнь зяблика по-прежнему волнует память.
Это Детство Татьяна Никологорская отстояла своей…убеждённостью, что «Когда умрёт последняя надежда… К вам ваше Детство невзначай примчит». А значит – «ясно одно: надо следовать своему призванию…»
Владимир Порудоминский, Москва – Кёльн – Москва.
Из сборника «Путь и песня. Избранное»
Всё истинное побеждает страх,
Преображается,
Но не проходит!
16–21 апреля 2008
***
Творец – подросток.
Слышишь? Слушай:
Твои последние игрушки
С тобой уходят в долгий путь.
Они добры. Они смеются.
Они уродству не сдаются.
Их надо с честью помянуть.
***
О лучших днях,
Дарованных нам жизнью,
Не забывай
В печальной полумгле,
Когда сдаётся:
Облетели числа
Длиной твоих скитаний на Земле…
Когда ничто не греет, не спасает,
И впереди тоска и Крестный путь, –
Не позабудь о непорочном рае,
О Детстве до конца – не позабудь!
Ошибка, что оно от нас уходит:
Оно уходит в нас,
Как тихий Спас,
Какой-нибудь из памятных мелодий,
Бессмертным выраженьем добрых глаз…
И Музыка, на клавишах и крыльях,
К тебе слетит, обнимет горячо,
Спасая от насилья и бессилья, –
Как упасала в юности ещё…
27 сентября 2002 —10 декабря 2004
Бесы
Сидел Достоевский, –
Клеймёный,
Казнённый,
Больной,
Истерике женской
Внимая за тощей стеной.
И думал некстати, качая
Казнённой своей головой:
«Грядущий Нечаев…
Как выразить? Боже ты мой!»;
Не знали мы этого в школе.
И всё же – спаслись.
Нам воля – неволя.
Учебники – разодрались.
На рынке космической эры
Безумцы орут.
И красные кхмеры,
И чёрные кхмеры
Грядут.
Ах, счастье с мороза!
Дорога к тебе нелегка!
.….….….….….….….….…..
И детские слёзы
Дрожат в бороде старика.
1985
Легенда
В скиту живёт старик последний
С седым венцом над головой.
Он служит раннюю обедню
В зелёной чаще ветровой.
Он келью чисто прибирает,
Он хлеб кладёт на полотно;
И часто птицы залетают
В его открытое окно.
Хоть и не князь,
Он вроде князя.
Ему весь свет давно видать.
И, на простор перекрестяся,
Одно он скажет: «Благодать!»
Он не боится духа злого
И не противится судьбе.
Один, среди пути земного,
Хранит он счастье при себе.
Порой лукаво улыбнётся
Над сотворённою строкой,
Непроизвольно застя солнце
По-детски розовой рукой.
«Гори, закат мой благодатный!» –
Он тихо скажет в тот же миг.
Ах, люди, как вам не понятно,
Что он – последний, тот старик!
Вот, от дождя укрыт рогожей,
Идёт, лаская дерева,
Чуть-чуть на Пришвина похожий
И на Саровского едва.
Из берегов выходят реки.
Сады полны живой воды…
Почти что в каждом человеке
Есть эти добрые следы.
Не путь борьбы, не путь угрозы –
Лишь путь любви людей спасёт.
И я гляжу, гляжу, сквозь слёзы,
Как, исчезая, он идёт…
1993
***
…Мне жалко бессмертную Душу свою,
А вовсе не эту себя!
(Кто нам подарил упоенье в бою?
Жила я, весь мир Твой любя!)
Мне жаль непокорную Девочку Жизнь,
Доверье и свет синевы,
Что, может, помилует чистую высь,
И вас,
И цветы средь травы…
22 февраля 1996
Подземка
Кто-то пишет на вагонных
Схемах линий, в суету
Нищих будней, век драконий –
Милоту и доброту:
«На юг переезжает
Грачиная семья.
Грачонка провожают
Все школьные друзья».
Кто ты, друг мой? Дай ответ свой.
Имя, имя! Нет, как нет.
Карандашный почерк детский –
На подземке страшных лет.
Твой двойник – иконописец.
Чистоты твоей ушат
Беззащитно льётся в числа,
Что от ужаса дрожат.
Эй! Защитник одиноких!
Напиши ещё стихи –
Про ежонка, про сороку,
Васильки и лопухи!
Погляди открытым сердцем
В обезумевший народ,
Не боясь подсыпать перца
В милицейский огород.
Проходи сквозь строй, князь Мышкин
Или Принц Экзюпери…
Будь упрямым, шалунишка,
Но храни себя, храни!
Вызывай мою улыбку,
Юный бог среди горилл.
…Коль исчезнет почерк зыбкий –
Значит, мир тебя убил.
15 апреля 1996
***
В этой жизни мы все – сироты,
Дети, брошенные во тьме.
Догадайся: зачем ты? Кто ты?
С кем ты? Что за обет в тебе?
Ах, как быстро мелькают спицы
Пролетевшего смельчака…
Годы – чёрные с белым птицы –
Не устанут нас упрекать.
Мы летим навстречу закату.
Всё, что любит, сжигает плоть.
Мы в закате сгорим когда-то.
Но чего же хотел Господь?
9 марта – 4 мая 1998
***
Что ж удушьем мучит
Торфяной июнь ?
Ждёшь письма, как тучи.
На жару – хоть плюнь.
Пекло. Пекло. Пекло.
Некуда сбежать.
Ледники под пеплом
Начали дрожать…
Не смотрю – не скрою! –
В ящик новостей.
А смотрю в былое,
Или жду гостей.
Эй! Пройдись по кронам,
Ветер грозовой,
Оплесни озоном
Дождик озорной!
Тополиной почки
Меж страниц искус
Ты верни, как острый
Отрочества вкус.
Подари мне, милый
Растеряха-дождь,
Лужицы – чернила
Площадей – ладош.
Чтобы жизнь возникла,
Нужен вольный ток
Неба. И каникул
Ливневый звонок.
Там большого лета
Главное письмо
Затерялось где-то
И не прочтено.
Июнь 1999
Разговор о том свете
Посвящается В. Л. Леви
–…Так расскажи, о чём там говорят?
– А там не разглагольствуют. Молчат.
– Там – что ? Могилы предков? Смех детей?
– Там серый соловей. Да сень ветвей.
– Не понимаю: рай там? Или – как?
– Там лето. Сад. И старый дом, чудак!
– Там есть война? Любовь? Обида? Ложь?
– Там дождь идёт. Слепой и тёплый дождь.
Дощатый дом измок.
И оттого
Там крепко ждут
Ребёнка своего!
Там есть огромный радостный покой.
И он не спорит с лесом и рекой.
И по реке плывёшь ты, человек,
Плывёшь в тумане –
С берега
На брег.
16–17 апреля 2006;
***
– Птица зовёт…
Окликает…
– Пустое!
Это – весна, где надежды – не в счёт.
Гнездышко вьёт
И детишек покоит.
– Нет. Ошибаешься:
Птица зовёт!
– Некуда звать.
Колесом календарик
Снова прикатит в заснеженный лес.
Лыжи намажет
И ёлку подарит.
После воскликнет, что Кто-то воскрес…
Жизнь, как Фемида,
Слепа, инстинктивна,
И человечий конечен полёт…
– Знаю, что это во многом наивно!
Всё-таки верится:
Птица – зовет…
24 марта 2004
***
Вечность мне темна
и непонятна.
Я мгновенье знаю и пою.
Не к лицу родимые мне пятна:
Мне скитанье – дом,
Я путь люблю!
Но не космос-хаос обнимаю,
Не бессмертье магов и жрецов:
Отрочество запечатлеваю,
Дорогое юности лицо.
Пошумите вы, леса земные,
Дождики грибные, проливные…
22 февраля 1997 — 6 октября 2006
***
Филологу Л. К. Швецовой
Как дерево – наивною листвой,
Так человек оденется надеждой,
Вновь подчиняя воле голос свой,
Не покоряя вещего – невежде.
Как дерево, обронит он листву.;
И будет в даль холодную глядеться…
Что силы даст осилить пустоту?
Одно: реанимированье детства.
23 сентября – 7 мая 2006
Огород
Заглохший сад.
Костры кипрея.
И тишина – невмоготу…
Здесь мама с дочкою стареют.
Иль не стареют, а растут?
…В огонь летят куски тетрадок,
Он разгорается с трудом…
И странен, и до боли сладок
Мой утлый, влажный, дачный дом.
Причал садового участка.
Пять соток счастья глупышей.
С тобой – чур, чур! – не повстречаться,
Антиэстетика вещей:
Гнилые, хлипкие порожки,
Комод – прабабушке привет,
Бомжиха – кошка на дорожке,
Что хнычет: пустишь или нет?
Но здесь мы тоже прорастали.
Боялись атомной войны…
Взахлёб впервые записали
Стихами отрочества сны…
Легенды жалкого семейства…
И, Голсуорси не читав,
Мы всё же верили всё детство,
Что жили в лучшей из держав.
…Здесь были прятки-хоронюшки
И обливанья — от жары.
И, на перине и подушке,
Нырянья в книжные миры…
Трансцендентальных состояний
Озноб. (Лишь в детстве – тот астрал!)
Неосторожность излияний…
(Нельзя – родным! Кто б это знал…)
Малина. Мамино варенье.
Цветных стекляшек волшебство…
И первого стихотворенья
Ожог и слезы. Торжество!
Здесь первый пойман был карасик.
Освоен папочкин «Прогресс».
Но… Жаль Муму. Неправ Герасим.
Его хозяйка — ведьма, бес!
Купанье; салки и считалки…
Поэмы «Кеннеди»… «Хрущёв»…
И кукурузу было жалко:
Ну, не росла никак, и всё!
Я предсказала президенту
Его трагический конец,
Не помышляя ни момента:
Готовлю тёрн ему в венец
………………………………..
Летела в небе Терешкова.
Гордилась подвигом семья…
И потешалась позже школа
Поэмой Танькиного Дня…
Я рисовала нос де Голля –
От смеха даже бок болел…
И пело ласковое поле,
И весь посёлок тихо пел.
Пел трезвый, пел и чуть подвыпив,
Пел, поминая древний чин…
Куда-то сволочь волокли ведь
Однажды четверо мужчин!
…Отец и мама вечерами
Своё затянут в унисон –
И над халупами – сиянье,
И «Восемнадцать лет» – как сон…
А керосин горит в коптилке…
Закат… И, вроде, дождь прошёл…
Нет, – не было у нас бутылки,
Но как же было хорошо!
Тургенев, Чехов и Есенин,
Твардовский, Лермонтов, Шукшин…
И – Пушкин, темногубый гений!
Вот – мир. В 12 с небольшим…
Простонародные соседи,
Зелёный рай садовых куп –
Всё обращалось вдохновеньем,
Витавшим возле юных губ.
Затем он стал мне ненавистен.;
Презренной кличкой «огород»
Я заклеймила эти листья,
Забор, крыжовник и компот…
Как странно, зыбко, вполовину
Вернулся призрачный мирок!
Я навсегда его покину.
Его не жалко – видит Бог!
Здесь дождь давно течёт сквозь крышу.
И кошке мне не объяснить,
Что обветшала эта ниша,
Что мне зверька – не приютить…
Уедут женщины. А дети
Гнездо иное обретут,
Когда, в каникульном рассвете,
Они внезапно подрастут.
И прекратятся «хоронюшки»,
Садовый их, дощатый рай,
Картишки, мамины подружки…
Общенья радость через край!
Здесь можно жить – светло и шумно,
Велосипедами звеня,
Банально, глупо или умно,
Но только… только без меня.
Я ухожу. Нельзя здесь ныне.
Здесь только призраки живут.
А наши детские святыни
Умчались, верно, на Луну,
Где и теперь живет Никита,
И сеет-веет свой маис,
И где техасец миловидный
Играет песенки на «бис»…
Да, я всё слышу, как нетленно
Средь наших яблонек звучат,
Неостывающей Вселенной,
Шаги погодков… и внучат…
И не пришёл ещё Лопахин,
Не грохнул Трощенко топор, –
Где мой отец в простой рубахе
Не водрузил ещё забор.
…Закат угас – не гаснет песня
И топот ног, и детский визг
Воскресшей жизни –
Дружной, тесной…
Промчавшейся, как птичий писк.
10 февраля 2002 – 26 апреля 2006
Москва – Солнцево (Востряково) – Москва
Зимняя песенка
(именины)
«…Снег выпал только в январе…»
(А.С. Пушкин)
… А двадцать пятого –
он как повалит, снег!
И рассмеялся слабый человек:
Цела и ёлочка,
Придут друзья,
Накроем стол –
без праздника нельзя…
Снег на Татьяну? –
Будет урожай.
Метель, щедрее город обряжай!
Так воздух чист,
Когда летит снежок.
Так взгляд лучист,
Когда звонит – дружок …
/А за окном ворона пятый год
Своё гнездо от вора бережёт.
И снег ей люб. И ей тепло в гнезде.
Берёза – что? Берёзы есть везде…/
И церковка сквозь рощицу видна.
«Динь-динь! Татьяна!» – говорит она.
Я форточку открою, чтоб слышней
Трезвонил ты, звонарь судьбы моей.
Ещё мы в круг любимцев соберём
И под гитару что-нибудь споём.
Ещё не все осипли голоса.
Дай молодости мне на два часа!
Овсень, овсень, дай птицам пирога!..
Синицы скоро огласят луга.
И Фебруарий свой прикатит Феб.
А после – будет сладок Пасхи хлеб.
…И снег идёт, весны слышнее звень.
И не кончается Татьянин день.
27 января — 25 марта 2005
***
Пришёл февраль.
И больше ничего.
Спасибо, сердце Детства моего!
Тебя разнарядила я давно
И, поздней ночью, выкину в окно.
Ты прянешь в темень, как парашютист,
И сядешь в снег, как запоздалый лист.
Иголками не буду я сорить,
Тебя мусоропроводу дарить.
Всё занесёт февральский снегопад!
Он бушевать перед весною рад.
Он ёлочку укроет пеленой.
Останутся иголочки со мной.
А завтра – солнце, бич моим глазам.
И от него спастись уже нельзя…
Куда зовёт лазурный небосвод?
Куда бежать? Назад, а не вперёд…
Туда, где все блокноты, все долги,
Где скоро будет не видать ни зги,
Г де всё, чем я дышала и дышу,
О чём скажу,
Чего – не расскажу…
Пилоты чертят в небесах опять
Какой-то шифр. Его не распознать.
Быть может, это школьник, что мелок
О доску крошит, торопя звонок?
Растают эти белые стихи.
Душа! Хотя бы крохи сбереги!
Сама — хоть улетай, хоть пропадай, –
Но выручай свой заповедный край…
Спасибо, ёлка! Пустота в груди…
Как хорошо, что Пасха впереди!
2 февраля — 18 февраля 2004 — 7 мая 2006
***
Лето погулять на волю вышло.
Мне минул 14‑й год.
Пароходик «Михаил Пришвин»
Нас по Волге на себе несёт.
Плюхают марк-твеновские плицы.
На корме угрелась стрекоза…
Рядышком – улыбчивые лица,
Молодые мамины глаза.
Спорим мы с ровесником до хрипа –
Об искусстве, громоздим миры.
Гладит песня «Вековая липа»
Наши полудетские вихры.
Тётя Ира из каюты вышла,
Сына с дочкой ужинать зовёт…
Пароходик «Михаил Пришвин»
По воде, как посуху, идёт…
***
Спокойный свет
И летняя листва.
Пустой гамак. Медлительное время.
Ни смысла, ни труда, ни торжества.
И горя нет, и я забыта всеми.
И всеми буду я сбережена…
Дощатый дом. Высокие деревья.
… С бидоном чья-то бабушка прошла
Под говорок пленительный деревни…
Колодец гулкий.
Вкусная вода.
Седое одуванчиков сиянье.
И смерти нет, и мама – навсегда.
И не пойму я: с о н? В о с п о м и н а н ь е ?..
…Гул самолёта – сладко-далеко.
Загадочность разрушенных поместий…
Душе, как вешней бабочке, легко.
О г р о м н ы й д е н ь .
Мы все покуда – вместе.
24 сентября 2011. Москва, Свиблово
***
Был день: на полке в комнате моей
Стояла банка, полная сирени,
Такой недолговечной, что пред ней
Хотелось опуститься на колени.
А я с ногами влезла на кровать.
Мне надо было сессию сдавать.
Мне жажда жить покоя не давала
И не давался вовсе мой зачёт.
Я в этот день сирень нарисовала,
Не зная, как спасти её ещё.
Начало 1970‑х
***
Первых осеней и вёсен
Был мой мир высок от сосен.
Собирали мы пожитки.
Папа пел мне у калитки:
«Мы поедем спозаранку
На родную Якиманку,
Мы поедем скоро, скоро
Из Серебряного бора».
Вот с тех пор, беды не ведая,
Вдруг чуть что – туда и еду я.
И, когда совсем устану,
Приговаривать я стану:
«Мы поедем спозаранку
На родную Якиманку…»
На родную – где родные,
Где живая – и живые.
Добрые мои собратья
Вырастали невозвратно.
Я сама средь новоселий
Помню песню, как потерю,
Что отец мне пел в ту пору
У Серебряного бора.
И, быть может, в час печальный
Соберусь я в путь недальний
В поздней жизни – ближе к месту,
Где моё осталось детство.
Мы поедем спозаранку
На родную Якиманку.
Мы поедем скоро, скоро
Из Серебряного бора.
Из книги «Серебряный бор»
Начало 1970‑х, редакция 2000‑х годов
***
Я не поверю в перемену,
Когда мне скажут: «Всё прошло».
Я куртку старую надену –
Мне в ней легко и хорошо.
И, спотыкаясь на бескочье,
И, горячася на снегу,
Я прокричу вам эти строчки
Сквозь мглу и через не могу.
А кто-то где-то поумнеет
И позабудет про родство.
Лишь мальчуган опять поверит:
Земля людей. Звезда отцов.
Начало 1970‑х
***
Вернись ко мне, начало жизни.
Вернись ко мне, – не детство, нет, –
А тот, как день весенний длинный,
Неповторимо щедрый свет.
Я не могу дышать в пол силы!
Мне серый день – как чёрный дым.
Мне новизна необходима,
Как счастью вальс необходим.
Середина 1970-ых. Из сборника «Серебряный бор»
Венок
Томительно бессмертие твоё,
Желанное и доброе до боли.
Всяк вновь сюда не раз, не два придёт,
Чтоб ощутить. Чтоб встретиться с тобою.
Здесь пахнут лето, жизнь и старина,
Прошедшее в вершинах затаилось,
И музыки не рушит тишина,
И дверь совсем недавно затворилась.
Знаком дотла! Но солнца нить звенит,
И воздух жить без музыки не может.
В венке по саду отрок пробежит –
Моложе их,
моложе нас,
моложе…
1973
Январь
Над городом детства –
звонки перемены,
И звон напряжённый,
и телеантенны,
Над городом детства –
Татьянины дни,
Как будто в России
Татьяны одни…
Год 1958‑й
Мне говорят: зима и счастье.
А я ресницы опущу –
И вижу город белой масти
И школу: нежно, сквозь прищур.
Я слышу: с книгами соседство;
Июнь, оставлены дела…
А вижу комнату, где детство
Я безмятежно провела.
Мне говорят: весна. Слиянье
Души с лесами и волной.
… А вижу: Клиберн за роялем,
И слышу грохот верховой.
Тот грохот носится над крышей,
Пронзая рамы и трубя,
И мы его то близко слышим –
То забываем, как себя …
Середина 1970‑х. Из книги «Серебряный бор»
***
Первое вдохновение,
Первые слёзы во рту,
Первое стихотворение,
Нацарапанное на шкафу –
Ночью, в жару, в лихорадке.
Строчек дрожащая вязь.
Привкус пьянящий и сладкий –
Слов обретённая связь
Запах газетной бумаги
Ранит, как будто духи.
В неимоверной отваге
В окна рванулись стихи,
В шлюзы, в разбитые двери,
Вихрем заполнили свет…
Губы мои побелели
Ровно тринадцати лет.
Благословенное детство,
Будто прозревшее враз!
Тайный себе, заповедный,
Страстно-суровый наказ,
Чтобы накал его тонкий,
Припорошённый снежком,
Не засмеяли девчонки
Пустопорожним смешком.
1970‑е
Прозрение
Войдите в лес, как в благовест.
Войдите в лес без задних мыслей, –
Не чтоб устраиваться здесь,
А всё прямей и бескорыстней.
Не надо лес ценить на вес
И золотые рушить клети:
Он нас мудрей, и все мы здесь –
Его застенчивые дети…
***
Моя любовь сильнее вашей злобы.
Мне хочется лелеять, а не жечь.
Я буду жить томительные годы
И зорко эту истину беречь.
В сырой траве найду свои алмазы,
В речах детей найду свои слова.
Я вам близка, но к вам приду не сразу —
Не так проста, но попросту права.
Я пожалею странника, старуху.
Меня цветы дремучие поймут.
И люди, мне далёкие по духу,
Меня, окликнув, дочкой назовут.
1980
***
Сладкая рожь,
Беглый дождь озорной.
«Радуга! Радуга!» – крик детей за спиной.
Светлый, прозрачный, беспамятный день.
Времени странно растаявшая тень.
Полосы света в лесу и на крыльце.
Сотворенье лета в душе и на лице.
…Даже не сон, ещё не полёт…
Так зыбкое облако клочьями плывёт.
Яркого дня не забуду кроткий лик,
Словно окунувшийся в младенчества
родник.
Крупный крыжовник тёплого дождя
По сей час не тает на ладони у меня!
Июль 1982 – февраль 1985
***
Я не знаю, что значит счастливое детство.
Знаю я, как сестру, окрылённую юность.
И когда эта птица надо мной пролетела,
Все забитое детство моё –
встрепенулось…
Июнь, 1984
***
Яблочный звездопад.
Детства незрелый град.
Родина в крышу стучит.
Яблоко жизни горчит.
Старые книги в углу
Пахнут волнушкой в бору!
И подорожник меж строк –
Горький забытый, урок –
В «Отцах и детях» пророс,
Будто зелёный вопрос.
…Жизнь, уходить погоди!
И воплощенье найди!
Гнёзда мои пощади!
В этом зелёном скиту
На островке нищеты
Ближе, чем в душном быту,
Близких усталых черты.
Яблочный ливень трясёт
Душу всю ночь напролёт.
Слышишь?
Сиротство поёт…
6 июля 1990, Востряково
***
В жизни, начинающейся болью,
Недоумением, бессилием,
В жизни, продолжающейся оскорблением,
Глумлением, насилием,
В жизни, заканчивающейся пеной
У мёртвого рта,–
Что за чудо
Была твоя ласка
И доброта…
25 января 2007
Первой симфонии Калинникова
Как давно – как детства – не было
Этой музыки сквозной,
Чей порыв был – не востребован,
Как подснежный зов лесной!
…Эта вольная мелодия,
Этот бег родных ракит
Наполняет душу вроде бы
И от слёз – освободит…
Ноябрь, 1992
***
Как же это все-таки случится?
Кровь от мозга оттечёт, шурша.
Об окно, как раненая птица,
Стукнется ослепшая душа.
Невзначай слезами захлебнётся…
Крикнет: «Пить!»
Аукнется: «Любить…»
Кто над этой птицей посмеётся,
Истинно бессмертен должен быть.
1977–1999
***
В детстве столько звуков… слухов…
Тайн поющих и сверчков…
Зимних окон, тёплых кухонь,
Якиманских тупичков.
Зазеркалье. Заовражность.
Яркий сон средь бела дня.
Милая одноэтажность –
До всегда и до меня.
Сердце, спи! Семянным пухом
Отправляйся в свой полёт.
Солнце, крашенное луком,
Сад семейный обольёт.;
Гости. Выезды. Раздолье…
Любо мир преображать!
Веселится в певчем горле
Нарождённая душа.
Давний миф.
Не обожжён ты
Ни обидой, ни тоской.
Ты любим. Обережён ты
Мамой, бабушкой, Москвой…
Бесконечное доверье!
На пути утраты нет.
…Дверь откроешь, – а за дверью
Тёмный лес и тихий свет…
25 мая 1991
Вместе с вами стихи читала Валентина Патронова