Конкурс Преображение

НОМИНАЦИЯ «ПОЭЗИЯ»

1 место

Гуров Игорь Дмитриевич

Гуров Игорь Дмитриевич (1962-2017), историк, публицист; работал экспертом отдела по связям с общественностью Министерства по муниципальному развитию и внутренней политике Правительства Калининградской области; много лет курировал церковно-государственные отношения в Калининградской области; стоял у истоков православного молодежного движения на Калининградской земле; преподавал право, философию и историю религий в ряде вузов г. Калининграда.

Стихотворение написано в память о его дедушке Владимире Ивановиче Гурове (1884-1970), уроженце Тульской губернии, жившем в деревне Старая Вьёвка Киреевского района, иконописце, репрессированном 1937-м году, проведшем в ГУЛАГе 10 лет.

ИГОРЬ ГУРОВ

 

ПАМЯТИ МОЕГО ДЕДА

Я освоил просторы тёмной

Половины земного шара

И вернулся оттуда хмурым,

Изувеченным и седым.

Жизнь истаяла, как сигарета

Из потёртого портсигара,

И рассеялась вся по свету,

Словно пепел и лёгкий дым.

 

Мне казалось, что можно сбросить,

Как сухие негодные сучья,

Этих дней пожилую тяжесть,

Этих взглядов глухую боль.

Но за мною плелась незримо

Репутация зека жгучая

И проклятьем «врага народа»

Мне бросала на раны соль.

 

И ночами ко мне являлись

Из бездонных колодцев мозга,

Где всегда кровоточит память,

Лица близких моих друзей.

И просили они поставить

Среди храма из лучшего воска

За безвинно погибшие души

Скорбный ряд поминальных свечей.

 

И в соборе, увидев стены,

Где рисунком цветного слога

Я ещё на рассвете века

Чьи-то лики произносил,

Благозвучной своею кистью

Об одном лишь молил я Бога,

Чтобы больше никто не канул

В безымянность немых могил.

 

2 место

Пантюхин Олег Викторович

Член тульского клуба православных писателей «Родник»

Огонек души

 Пламенел в тиши в стужу зимнюю

Огонек души – чувство сильное,

Чувство светлое, непорочное,

Несказанное, нежное, прочное,

Окрыленное, обновленное,

Мыслью радостной в сердце рожденное,

Высотою небес освященное,

Озарив в ночи душу спасенную…

 

3 место

Гусев Владимир Алексеевич.

 Член тульского клуба православных писателей «Родник»

Возраст 69 лет. Военный пенсионер.
Почётный работник Общего образования России.
Член Российского союза писателей и Тульского объединения православных писателей «Родник».
Постоянный автор альманаха «Планета друзей» / писатели СНГ и Крыма/, альманаха «Царскосельские тетради», сайта «Стихи. Ру», на страницах которых часто печатаю стихи религиозного содержания.
                         *     *     *

Скорблю и восхищаюсь  я судьбою,
Людей, которым  ненавистна ложь.
Так просто быть растерзанным толпою,
Когда с толпою вместе не идёшь.
Могилы новомучеников  русских
Творят о нас молитвы Небесам!
И только мысль меня тревожит грустью:
Сумел бы встать я рядом с ними сам?

Над пропастью и  на краю могилы,
Где рвётся жизни тоненькая нить,
Дай, Господи, духовные мне силы,
Чтоб в грустный час  Тебе не изменить!

В затылок смотрит дуло пистолета,
И плачет сердце у тебя в  груди.
От Бога отречёшься  — и за это
Палач позволит  по земле ходить.
По той земле, где невиновных судят,
И тонут души в беспросветной мгле,
Там, где в  безумстве позабыли люди,
Что нет без Бога  счастья на земле,

Над пропастью и  на краю могилы,
Где рвётся жизни тоненькая нить,
Дай, Господи, духовные мне силы,
Чтоб в грустный час  Тебе не изменить!

Жила веками в Боге  Русь святая,
Веками в православии жила.
Из ада душ рванулась, всё сметая,
Волна насилья, беззаконья, зла
Священников, простых мирян отвага,
В служенье  Богу не жалевших сил!
Они не устрашились  мук гулага,
Не испугались холода могил!

Над пропастью и  на краю могилы,
Где рвётся жизни тоненькая нить,
Дай, Господи, духовные мне силы,
Чтоб в грустный час  Тебе не изменить!

Спасибо новомученикам нашим —
За их служенье пусть воздаст им БОГ!
В дни скорбей Божью Веру не предавшим,
Исполнившим апостольский свой долг!
Спасибо новомученикам нашим,
Не знавшим перед нелюдями страх!
За веру православную страдавшим,
С молитвой умиравшим на устах!

Над пропастью и  на краю могилы,
Где рвётся жизни тоненькая нить,
Дай, Господи, духовные мне силы,
Чтоб в грустный час  Тебе не изменить!

 

Член  тульского клуба православных писателей «Родник» награждается Дипломом за участие Мызников Виктор Николаевич. Со своим стихотворением:

Победа веры

Гонение на веру мне знакомо,

На церковь – символ веры на земле,

Стал жертвой сатанинского погрома

Великий Храм Спасителя в Москве.

«Религия – есть опиум народа» —

Учили в школе нас учителя,

А то что вера — совесть, честь, свобода

Об этом было говорить нельзя.

 

По всей России разрушали храмы,

Кресты сбивали с маковок церквей.

Не ожидала Русь такого срама

От потерявших разум сыновей.

 

Воспитанные красной пропагандой,

Не различая где в ней есть обман,

И в Туле власти отдали команды

На разрушенье храмов христиан.

 

Снесли в Успенском храме колокольню,

Что много лет нам радовала глаз,

И Сергиевском храме в день престольный

Ее сестру взорвали напоказ.

 

Не веря про возмездие господние

За притеснение святых отцов,

Которых в тюрьмы словно в преисподни

Сажала власть отъявленных глупцов.

За веру испытаний было много, 
Порой страдала целая страна,
Дошли молитвы христиан до Бога –
Преобразить власть лишь могла война.

Фашисты в Ленинграде на пороге,
И на Москву орудья навели – 
Вот тогда власти вспомнили о Боге,
Иконы из подвалов извлекли.

Икону чудотворную возили
На самолете вкруг Москвы,
Святую Богородицу молили
Спасти Русь от фашистской темноты.

Мощна неодолимо Божья Сила,
Несет возмездие для наглецов,
Она Россию-мать освободила
И всю Европу от фашистских псов.

В стране благое время наступило –
Строительству домов дан полный ход,
В душе народа солнце засветило,
К религии у власти поворот.

Сегодня восстанавливают храмы,
Пришел преображения момент,
Есть в ВУЗах богословские программы,
Молится ходит даже президент.

Номинация «Проза»

1 место

 Протоиерей Сергий Михайлович Сёмочкин

 41 год

Настоятель храма

 пос. Товарковский Богородицкого района

 

Гроб

Более тридцати лет прошло от тех событий, которые неожиданно для меня самого воскресила моя память. Вспомнилась мне бабка Наташа. Сложные родственные отношения связывали нас. Была она родной теткой первой жены моего родного дядьки, а потому имела обыкновения заходить к моей бабке по матери с предложением выпить по маленькой. Потому как любила бабка Наташа опрокинуть стопку-другую чего покрепче. Бабка же моя не пила от роду, и выпивши  я ее видел однажды, когда наелась она забродившей рябины с сахаром и спала себе потихоньку за печкой, пока некормленый поросенок упражнялся в художественном голодном визге. И когда отказывала она в компании бабке Наташе, то та шла к моему деду по отцу, и уж там, пригубляли они по-серьезному.

Невзирая на это обстоятельство, бабка Наташа часто заменяла собой детский сад для баб, у которых были малые ребятишки, да на время дел каких или работы в колхозе деть их было некуда. И тогда отводили они ребят к бабке Наташе, и надо сказать, что справлялась она с обязанностями воспитательницы весьма неплохо и себе не в ущерб. Не знаю, было ли какое материальное вознаграждение ей за труды от баб, но и убытка не было. Во время посиделок с детьми бабка спала!

Вспоминая события далекого детства, я,  уже  будучи в священном сане, зная Писания и святых отцов, понял, что для Бога нет никаких преград на пути к человеку. И только от человека зависит, слышать ли и слушать или пропустить мимо ушей.

Время моего глубокого и далекого детства – это время, когда и я, и мои родные и близкие, и весь народ жили в государстве СССР. И в этом государстве Бог был под запретом. Нет! Церковь Божия была, и верующие были, но они как бы вне государства были, как заповедные представители какого-то вида. А все остальные жили себе на здоровье, строили светлое будущее. Но строили здесь, на земле. Не на небе, где Бог, а на земле, посерёд греха. Да и строили в гордыне погрязшие, как строители вавилонской башни. Строили светлое будущее, говорили, что для детей, только уже и внуки и правнуки у строителей родились, а будущее даже горизонт не осветило. Но, да ладно.

И вот в этом государстве Бог продолжал говорить с людьми, даже с теми, кто не верил в Него и не знал ничего. И делал он это, в нашей местности, через бабку Наташу!

Жила она в покосившейся избе на Михнево, одной из деревень нашего края, на правом берегу речки Гоголь. Доводилось и мне там бывать в гостях. Избушка ветхая в два окна. Пол земляной в той избе, и гроб…. у окна стоял.

Этот гроб выпросила она у моего дядьки Васи, хотя умирать и не собиралась на тот момент никаким образом. Гроб дался ей большим трудом, долгими уговорами, потому что дядька отказывался как мог, говоря,  как же ему гроб везти, скажут, что хоронит ее заживо. Но уговорила она и стала обладательницей замечательного гроба, который использовала как кровать. Поставила на две табуретки, как на похороны, застелила —  и баюшки. Гроб со временем высох, стал легким, и в таком своем качестве имел огромный спрос.

И когда приводили к бабке Наташе ребятишек под присмотр, то она, приняв стопочку, ложилась в гроб, а малые играли в покойника: обряжали ее, украшали цветочками. Может, и голосили-прощались с покойницей. Сну, крепкому да здоровому, это совершенно не мешало. Для детей деревенских и нас, привозимых на лето из города, смерть была обыденным, совсем не страшным делом. Бабки часто брали нас с собой на похороны. Помню, сам я лазил в гробы, чтобы вытащить палку-смерок, прямую, подходящую для копья богатырского. Палку, конечно, отбирали, но боязни покойников не было. Бог через обстоятельства жизни давал нам понять естественные ход жизни. Мы растем, а старые умирают. А взрослым Бог давал знать о бренности человеческого бытия. Бог говорил, что к смерти надо быть готовым. Но народ видно плохо слушал. Ритуальных услуг в СССР не было, и когда случалось умереть кому на деревне, то шли родственники к бабке Наташе, чтобы попросить легкий сухой гроб. И несли мужики с удовольствием какого-нибудь деда Кузьму или бабку Варю – легкий гроб с легким старческим телом.

А родственники через несколько дней приносили в избу к бабке новый гроб – тяжелый, неуклюжий, сбитый из сырых досок поддатым колхозным плотником. Вновь стелила бабка Наташа свою постель и сушила боками гроб. Сколько их было, тех гробов, я не знаю. Как не знаю и то, успела ли для себя просушить-приготовить гроб та бабка Наташа из моего далекого глубокого детства. Но кажется мне, что говорил через этот гроб с нами сам Бог, пытаясь достучаться до сокрытой глубоко души.

А может и не с нами, а только со мной! Почему-то ведь мне это вспомнилось. Через тридцать-то с лишним лет. Когда слышать стал, хоть немножечко.

По молитве вашей, да будет вам!

Когда читаешь летопись о героях отечества или житие святых о подвижниках веры, то восхищаешься твердостью духа и ловкостью тела героев, кажется что свершенное ими невозможно повторить. Однако если мы посмотрим, да внимательно, вокруг, то увидим подлинных двигателей истории, свершителей маленьких, но таких необходимых подвигов в войне с самим собой за себя ж!

Бабка Лукерья, а по-простому, по-местному – Лесничиха была, в сущности, человеком не злым, и даже не вредным. Прозвище свое получила она от мужа, Петра Савельича Полынова, который лесничествовал в соседнем лесу. И по смерти которого —  а со дня смерти минуло двадцать лет — лесиной его придавило, проживала она одна в селе Долгопятое, в числе прочих двух сотен человек, граждан Российской Федерации, как сейчас говорят, обладающих избирательными правами. То есть, малых детей в селе на постоянной прописке не было, а подкидывались вышеупомянутые бабкам да дедам в нагрузку к огородным работам на время школьных каникул. Как уже говорилось, была Лесничиха человеком не злым и не вредным, но до крайности укорененным в своем самомнении. Причем по любому вопросу в любой области человеческих знаний. Оставшись в сорок четыре года без мужа, привыкла она во всем полагаться на себя и твердо вела свое небольшое подсобное хозяйство, состоящее из яблоневого сада, огорода в десять соток, двух коз и нескольких кур, изрядно потрепанных клещом-пероедом. С большой уверенностью бабка Лукерья могла прогнозировать результат любого своего трудового начинания, не только едва приступив к нему, а только задумав…. И, как правило, все по ее и выходило. А потому не боялась Лесничиха противопоставлять свое мнение мнению прочих соседей-сельчан. И когда те судачили о переменчивой весенней погоде, она смело высаживала рассаду. И пока остальные осторожничали и раскачивались, Лесничиха первой собирала урожай зелени и редиски и везла его на колхозный рынок в районный город.

Успехи в трудах вознесли самомнение и самоуверенность бабки на такую высоту, что и Гагарину не снилось. Орбита, по которой следовало это самомнение, была недоступна искусственным спутникам Земли.

И вот по причине этого зашкаливающего самомнения Лесничиха, мягко говоря, терпеть не могла Таньку – почтальонку, свою ровесницу и соседку. Работала Танька когда-то в местном почтовом отделении, разносила людям письма, газеты «Правда» да «Сельская жизнь», журнал «Крестьянка». Разнося почту, неустанно носилась пешком по окрестным селам да деревням, отстоящим друг от друга на километры. Оттого была Танька телом субтильная, носом остра и легка на ногу. И все в ее жизни было: «Как Бог даст!» И Бог давал! Причем делал это очень странно. Весь процесс Танькиных трудов выглядел как череда мелких неудач, следующих друг за другом, и должных закончиться провалом и катастрофой, но неожиданно становящихся победой и счастливым завершением, а точнее утешением Танькиных хлопот.

Именно это и раздражало Лукерью: ну какой Бог?..  Все своими руками, на своем горбу! Выстрадано да наработано! Что он, Бог, дал-то? Все природа в себе развила, а человек трудом взял. Так думала Лукерья, и эта мысль была ею обдумана и решена насовсем. Впрочем, раздражение от упоминания Бога пришло не так давно, с падением советской власти и развалом колхоза. Раньше партия и государство всем обеспечивало трудящихся, а когда их не стало, то остались люди сами себе предоставлены, брошены на произвол судьбы. И никакой Бог их на теплые ручки не подхватил. Вот и выходит, верно: «На Бога надейся, а сам не плошай!»

И вот сгинула советская власть, приперлась в русскую избу демократия всепозволяющая…. Эпоха перемен захлестнула страну, и из всего этого бурного моря житейского, политического, экономического и прочего  без потерь выплывал только церковный корабль. Без потерь и с приобретениями. Возвращали Церкви разрушенные и поруганные храмы, обезглавленные, лишенные медного голоса… Модно стало приглашать духовных лиц на мероприятия, какие надо и не надо, освящать все и вся, носить кресты нательные напоказ.

В Долгопятом тоже была церковь, когда-то. В честь Рождества Христова, с приделом мученицы Татианы, белая-белая, как старики рассказывали. Такая белая, что сливалась зимой с полями снежными и белесым холодным небом. И казалось, синий купол парил в небе без опоры, да и без крыльев, но не падая на грешную землю, сияя золотым крестом. Только остались от белых стен руины грязно-серые да истлевшая память людская.

То, что церковь стояла на отшибе села, у кладбища, сберегло ее от участи быть в годы советской власти приспособленной для хозяйственных или иных каких нужд колхозников. Закрытая в сороковые на пудовый замок, медленно ветшала она, разоряемая пришлыми шабашниками да голубями. Местные боялись брать что-либо из храма. А природа, стихиями своими брала силу и крепость стен и кровли. Зимой заметала сугробами, летом укрывала сыростью крапивы и лопухов. На крыше вместо сброшенного безбожниками креста проросла березка…

И вот когда советская власть пошла ко дну, пуская пузыри, надоумил Господь Таньку-почтальонку, то есть рабу Божию Татиану Мерзлякову, храм этот возродить!

Ездила она к правящему архиерею, ходила по администрациям и организациям.  В конце концов, дело сошлось на том, что храм нужно было восстанавливать своими силами, да с помощью добрых людей, а духовное окормление поручили отцам Воскресенского монастыря, лежащего в двадцати километрах от села.

***

Восстановление храма двигалось медленно, можно сказать, неповоротливо. За пять лет обновили кровлю, воздвигли деревянный крест, оштукатурили стены. Алтарь отгородили фанерным иконостасом с бумажными иконами, вместо престола и жертвенника поставили крепко сколоченные столы из дубовых досок. В храме по стенам развесили иконы, принесенные из домов сельчанами. Вот и все внешнее преображение: до благолепия было еще далеко.

Раз в месяц, в один из воскресных дней и по великим праздникам приезжал батюшка из монастыря, привозил антиминс, сосуды и служил Литургию. По первому времени батюшки бывали разные, но потом настоятель Воскресенского монастыря, отец Никандр, стал посылать в Долгопятое только иеромонаха Тихона. Был отец Тихон молод, не по годам нетороплив в движениях, хоть и не толст, и скорбел лишь об одном (помимо грехов, конечно): что не росла борода.

Постоянство визитов отца Тихона объяснялось тем, что прочие отцы, служившие в Долгопятом, не могли обрести молитвенного настроения и духовного равновесия и возвращались в монастырь утомленные и в великом раздражении и внутреннем нестроении.

Причиною тому, как ни странно, была именно Татьяна. Она была единственной певчей восстанавливаемого храма. Крепко-накрепко выучив последование литургии, молебна и панихиды, Татьяна, обладая громким скрипучим, до неприятности в слуховом аппарате слушающих, голосом, совершенно не обладала слухом. Поэтому когда «пела» она Херувимскую, то батюшки внимая ее вокальным потугам, ну никак не могли отложить житейского попечения. Отец же Тихон, будто и не слышал сих бесчинных воплей; знай себе служил, непрестанно пребывая в присутствии духа. Будто ангелы делали ему перевод Татьяниного пения.

На одной из первых служб была в храме и бабка Лукерья. Ничего в службе она не поняла, разве что расслышала: «Господи, помилуй», да не один раз, а больше ничего. Больше рассматривала она дородного, с большим животом и пышной рыжей бородой отца иеромонаха Антония, который служил в тот день в Долгопятовском храме.

— Ишь, брюхо отъел, — думала она, разглядывая отца Антония, — от плохой жизни не поправишься. А все жалится Богу, все просит, все мало ему…. Небось, ни денечка в жизни не проработал, в поле и на экскурсии не бывал.

Заходила она в храм и еще пару раз, уже когда служить стал отец Тихон.

— Ишь, — думала она, — поп какой-то не взаправдашний. Лысина на подбородке… молодой совсем, лучше бы на слесаря отучился, да работать шел.

Больше бабку Лукерью в храме никто не видал. Она же, решив, что отношения с Богом у нее свои, сложившиеся годами и десятилетиями, иными словами — никакие, продолжала жить своим мнением и не бросала огородных работ ни в воскресные дни, ни в большие праздники.

***

Лето в тот год, о котором пойдет наш рассказ, выдалось на редкость засушливым. Воздух буквально звенел от жара солнечных лучей, прожигающих атмосферу насквозь. Раскаленная земля томила духотой, будто под русской печи, запекающей окорок. Травы теряли силы, отдавая свои соки на цветение, которое было слабым и блеклым, и не было сил налиться семенам и плодам. Пчелы натужно жужжали, перелетая с цветка на цветок, собирая скудный нектар.

Подавляющее большинство долгопятовцев были пенсионерами, и скудность пенсий не могла обеспечить в полной мере даже скромных потребностей сельчан. Копейка лишней не бывала в их карманах. А потому великим подспорьем был Огород, именно с большой буквы! Он давал большую часть пропитания на столе сельчан. Именно он поставлял хлеб насущный; продукты из магазина ограничивались маслом, солью, крупами, да к празднику чем повкусней.

Испепеляющая жара грозила сельчанам неурожаем и пустыми погребами. Для того чтобы на грядках появились кустики зеленые, клубни, плоды, ягоды и прочее из раздела ботаники, нужен был обильный полив.

В селе для подачи воды населению стояла водонапорная башня. Но редко у кого водопровод был проведен в дом. В большинстве случаев воду приходилось брать из колонок, редкими столбиками располагались они по селу. Вот тут-то и сдавали силы сельчан. Не жалея сил, а и было тех сил в натруженных спинах, исхоженных ногах да мозолистых заскорузлых от труда ладонях совсем немного, долгопятовцы таскали воду ведрами, но этого хватало только на то, чтобы все взошедшее на огородах не посохло здесь и сейчас. Спасением был только дождь! Но его-то и не было!

Тогда-то и вразумил Господь Татьяне пригласить батюшку и отслужить молебен о дожде. Пошла она по дворам, чтобы собрать денег – машину нанять да батюшку из монастыря привезти. Люди деньги давали не то чтобы неохотно, но как-то слабо веря в действенную силу молитвы,  и не рассчитывали быть услышанными Господом Богом. Хотя и не теряли надежды окончательно.

Так сбор пожертвований шел своим чередом, пока Татьяна не дошла до дома Лесничихи.

— Деньги вот на молебен собираю, на дождь, — смиренно так сказала Татьяна, — кто сколько в силах.

Лесничиха стояла у калитки, прячась от палящего солнца в тени раскидистой черемухи. Была она человеком грамотным, а потому знала, что погода зависит от различных циклонов, антициклонов и прочих природных явлений, а не от Бога, который для Лукерьи явлением не был.

— Иди, иди, Танька, Бог подаст, — неприязненно откликнулась Лукерья, — работать надо, а не лбы расшибать. Лучше бы на водопровод денег собрали. Совсем помешались с чудесами своими, раньше руками обходились, трудом все завоевывали…

И долго бы еще выступала Лесничиха, если бы Танька легкой походкой бывалой сельской почтальонши  не поспешила от греха подальше. А Лесничиха с затихающим ворчанием пошла в дом за ведрами, чтобы продолжить свою битву за будущий урожай.

Однако мир не без добрых людей; деньги собрали, машину наняли, и на следующий день Танька привезла к условленному сроку отца Тихона. Церковь была  как никогда  полна народа. Общая беда подвигла людей на общую молитву,  и вера в Бога оказалась сильнее и живее веры в Гидрометцентр. Пришел даже Васька-босой, самый распъяный пьяница на селе, прозванный так за способность сбегать за бутылкой для опохмела зимой не обуваясь. Он толкался среди верующих, и, обдавая старух сивушным перегаром, приговаривал, икая: «Дело Божье, понимать надо!…»  и поднимал к небу руку с вытянутым грязным пальцем. Отец Тихон облачился, разжег кадило и дал возглас. Храм наполнился клубами фимиама, возносящегося к сводам вместе с молитвами верующих и не очень долгопятовцев. Молебен шел своим чередом, и когда громкий скрипучий голос Таньки-пачтальонки требовательно врывался в канон с припевом: «Даждь дождь земли жаждущей Спасе», верилось – даст!

***

Обычно, бабка Лукерья спала чутким старушечьим сном. Настолько чутким, что утром могла точно пересказать обо всем, что делалось на селе ночью: чья собака брехала громче всех, кто куда проехал на мотоцикле и в каком часу Дарья Бурякова, известная распутница, проводила очередного гостя через окно. Но в эту ночь, как никогда в жизни, сон подвел Лесничиху. Подвел именно своей неожиданной крепостью, будто и не сон, а наркоз какой. Вечером Лукерья, посмотрела программу «Время», особенно ту часть, где говорилось про погоду, убедилась, что синоптики дождя не предвещают даже в обозримом будущем, и легла спать с чувством выполненного долга – огород она полила, натаскав воды ведрами, хоть буквально и обезручила. Уже засыпая, думала она: «Зря попу деньги отвалили, на что только надеялись!» И снилось ей в эту ночь, будто отговорила она сельчан от напрасной траты денег  и организовала полив огородов всем миром, всем народом. И сама, лично руководила процессом. И плескалась вода и журчала, напояя собой землю. Сон был столь живым и действенным, что наутро Лесничиха заспалась, и когда она проснулась, солнце уже взошло наполовину из-за горизонта, предвещая новый удушливо-жаркий день.

А вот утром… утром, бабка Лукерья направилась по своему обыкновению к соседке, совсем древней старухе, Катерине Михайловне, лет, эдак, девяноста семи. Каждое утро относила Лукерья ей парного козьего молока. Но едва шагнув за калитку, обнаружила она, что ноги ее стоят не в привычной пыли, а грязном земляном месиве, в которое превратилась дорожка, и медленно разъезжаются, грозя Лесничихи падением. В дополнение почувствовала она холод от намокшей юбки, которой смахнула все воду с росших вдоль тропинки лопухов да крапивы. Лукерья остановилась, ухватившись для надежности за штакетник ограды, и с изумлением уставилась на землю под ногами. Подумалось ей, что кто-то нарочно пролил дорожку водой. Но для того, чтобы навести такую грязь, нужно было вылить не одно и не два ведра. А до колонки не близко. У кого такие силы на селе?! Кто такое сделает шутки ради?!

Напрягая разъезжающиеся ноги, бабка Лукерья попятилась к своему двору. Едва она втиснулась в калитку, серая пыль осела на ее мокрых, грязных тапках, а сверху это все было художественно присыпано пыльцой и семенами травы. Во дворе  ни на земле, ни на постройках не было даже намека на влагу. Будто в каком-то наваждении Лесничиха двинулась вдоль загородки, на всем пути следования наблюдая одну и ту же картину — за пределами ее усадьбы вся земля была напитана водой, словно губка. А на ее участке, была сухмень!

Натянув галоши вместо испачканных тапок, Лесничиха двинулась в обход села. Картина везде была одинаковой: земля была напоена водой, напоена чуть ли не через край. Вся природа дышала влагой, травы приподнялись, ощущая в себе силы тянуться к солнцу, не боясь быть высушенными на корню. Птицы оживились, и даже пчелы, вылетая из ульев, жужжали в мажоре. И только усадьба Лесничихи, с четко очерченными границами сухого и мокрого, представляла собой вчерашний день: жаркий, сухой, пыльный, умирающий… И словно на зло, попалась ей на пути Танька-почтальонка. Сияла Танька, как новый рубль: «Вот дал Господь радости, вот отец Тихон молитвенник, будем теперь с урожаем-то!» и все всплескивала руками и приседала, того гляди в пляс пойдет.

Долго и тяжело смотрела на Таньку Лесничиха. И от взгляда этого, из-под кустистых седых бровей ссутулилась Танькина радость, поникла ниже травы и поспешила прочь. От греха подальше и Танька вслед за радостью поспешила уйти. Ночной дождь удивительным, мистическим способом обошедший усадьбу бабки Лукерьи,  не был единственным ударом по всей системе ее мировоззрения. Точку поставило известие, пришедшее к обеду, когда собиралась она за водой к колонке: сгорел насос на водонапорной башне. Ремонтировать — дел на неделю… Воды нет. Для всех прочих долгопятовцев новость эта не таила в себе ничего плохого: дождь напоил землю, а для себя напиться да сготовить и в родник сходить можно, к реке. Для Лукерьи же эта новость была приговором на неурожай.

***

Скоротечны короткие дни человеческой жизни, немногим дольше и времена года. Сошла летняя зелень, сменившаяся на короткий срок буйством осенних красок: желтое, оранжевое, красное, коричневое, которое одно и осталось перед пришествием холодного и белого естества русской зимы.

На Рождество Христово упросила Танька-почтальонка наместника Воскресенского монастыря отпустить отца Тихона для совершения ночной службы. Игумен долго не противился, духовенства в самой обители было в достатке, как не порадовать православных долгопятовцев.

Служба на праздник началась поздно вечером чтением великого повечерия. Электричество в храме было лишь в алтаре, остальное пространство храма едва освящалось горящими в песочных подсвечниках свечами. Снаружи храм окутывала морозная ночь.

Начало службы не предвещало ничего необычного. Громким скрипучим голосом читала Танька повечерие. Отец Тихон и народ – молились. Но вот отверзлись царские врата и сильный, красивый голос, заполняя пространство храма, и взмывая к сводам, возвестил: «С нами Бог…!»

— Лесничиха! — пронеслось по храму. Смолоду бабка Лукерья была знатной певуньей и голос ее долгопятовцы знали и спутать ни с чьим другим не могли. Многие из сельчан  впоследствии говорили, будто предчувствовали нечто подобное, догадывались о грядущих переменах в судьбе Лесничихи. Чуяли в ней стремление к церкви, видели,  — но оставим это на их совести.

Доверимся лучше Таньке, близко познакомившей отчаявшуюся от крушения своего самомнения Лесничиху с отцом Тихоном, который и пригрел, и утешил, и наставил: «Вот как Господь дал!».

И усвоим мысль отца Тихона, который печалился только о редкой своей бороде, а остальному всему в жизни радовался: «Кому сушь земная, кому купель небесная. Ныне со Христом душа христианская родилась»!