Нина Гейдэ. Главы из книги «Чёрный махаон»

Предисловие.

Зазеркалье эмиграции.

Но когда зыбкой яви сон
одурманит меня всерьёз –
чёрный выпорхнет махаон
ностальгии – из белых роз…

Больше двадцати лет в эмиграции – это целая жизнь. Оглядываясь назад, вижу себя молодой, лучезарной и самоуверенной на палубе белого теплохода, подплывающего к гавани Копенгагена. Города, где мне предстояло по-новому познавать себя и возвращаться к себе самой. Вот эти две ипостаси эмиграции и стали для меня всеопределяющими в дальнейшей судьбе. Я покидала Родину с ощущением ребёнка, который уже сполна наигрался в «своей песочнице» и теперь хочет увидеть мир. Я была восторженно открыта новой стране и незнакомой культуре, мне хотелось подарить Дании частичку себя. Я хотела стать любимой, профессионально востребованной и успешной. Мои иллюзии разбивались постепенно.
От первого разочарования, нависшего, как туча, посреди солнечного лета, до окончательного осознания: я здесь чужая – прошли долгие годы, вместившие в себя неудачный брак, долгожданное рождение сына; попытки найти в этой стране духовно близких людей и единомышленников, создание Русского Общества в Дании и издание русского журнала; защиту диплома в датском Университете, увольнение с работы из-за русского происхождения (не очень-то нас в Европе жалуют) и окрыляющий расцвет литературного творчества; одиночество во всех его измерениях, «кислородные маски» поездок в Москву; то робкую, то несокрушимую уверенность в том, что рано или поздно вернусь на Родину.
Эта книга – попытка рассказать об опыте эмиграции языком поэзии: субъективным, пристрастным, но предельно – или беспредельно? – искренним. О том, что чужой рай имеет свойство превращаться в ад, переставляя всё с ног на голову, искажая изначальный, в детстве обретённый, взгляд на мир, который, оказывается, и есть твоё «я». И если у тебя отнимают тебя самого – не в радость райские кущи и с горчинкой плоды бытового благополучия, потому что их разъедает червячок неистребимой тоски. А на белоснежные, безупречно ухоженные розы чужого парадиза, в самый непредвиденный момент садится чёрный махаон ностальгии и становится той самой каплей дёгтя, которая отравляет весь райский мёд.

Есть что-то безнадёжное в раю
для тех, кто до конца ещё не умер.
В чужом раю, как и в чужом краю,
под каждой розой – ностальгии зуммер…

У ностальгии много образов, много расцветок: множество оттенков чёрного. То она почти незаметно касается крылом зловещей бабочки – антиангела в чужом раю, где ты – незваный гость (и трудно понять, почему же при всём видимом комфорте тебе так нехорошо, неуютно, зябко). То, сбросив вдруг все маски, открыто нацеливает дуло охотничьей винтовки прямо в сердце, и тогда, покидав в беспорядке все атрибуты чужой реальности, покупаешь билет на самолёт, чтобы хотя бы на мгновение (что такое неделя блаженства?) снова оказаться на родине.
Я знаю, что моё несколько «экстремальное» восприятие эмиграции – скорее исключение, чем правило. Тем более что сегодня слово «эмиграция» – лишь оболочка прежнего понятия, заполненная уже иным содержанием. Сейчас не уезжают навсегда, не платят годами унизительную цену за пребывание в чужой стране и цену страшную за возвращение на родину. Всё это осталось в прошлом. И всё-таки для меня жить в своей стране и пребывать в чужой – две слишком разнополюсные сути бытия.
Эта книга – осмысление своей обречённости быть во многом необъективной и, наверное, неблагородно неблагодарной по отношению к стране-мачехе, приютившей меня.
Слишком много лет я безуспешно прилаживаю хвост моего русского прошлого к воздушному змею датского бытия, которого мне с каждым годом всё труднее запускать в небо: находить вдохновение жить в чужой атмосфере.
Возможно, моя эмигрантская судьба могла сложиться иначе. Полноценнее и радостнее, если бы в этой холодной скандинавской стране мне в чём-то больше повезло. Но история не терпит сослагательного наклонения. Как и душа. Теперь я понимаю, что в моей жизни эмиграция оказалась духовным тупиком. Думаю, прежде всего потому, что я по своей природе не способна безоговорочно растворяться в чужой культуре, приспосабливаться к несозвучному мне мироощущению.

От лета к лету северному быстро
перебегаю, кутаясь впотьмах
в надменный холодок гостеприимства
чужой страны, где всё ещё в домах
дух викингов присутствует суровый
и под кольчугой спрятаны сердца.
Мне всё трудней осваивать уроки
смиренья типового образца…

Подобрать ключ к замкý чужого зáмка оказалось несложно, но, отворив дверь в незнакомый датский мир, я сразу же почувствовала себя Алисой в Зазеркалье. И чувство это становилось с годами всё острей – сообразно глубине постижения датского языка. Чем лучше я понимала, о чём говорят вокруг, тем резче проступали гримасы чужой реальности. К тому же в датском языке не оказалось и малой доли того, что мне так дорого в русском: живой изобретательности, всех оттенков экзистенциальных откровений, неисчерпаемой образности, тонкой игры подтекстов и интонаций, лирических переливов, лукавства и иронии. Датский язык не зажёг меня, и поэтому я его, даже выучив в совершенстве, не полюбила так, как люблю русский. А язык викингов в отместку так и не позволил мне сойти с костылей «русского акцента».
В целом я, как и Алиса в Зазеркалье, так и не освоилась в пространстве, разграфлённом на свои «шахматные клеточки» странных правил и законов – писаных и неписаных. Поначалу мне очень хотелось принять участие в новой «жизнеигре», но все усилия «стать своей» в датском обществе оказывались напрасными. Наконец, (вспомним Алису!) контролёр, проверяющий билеты в поезде судьбы, тщательно рассмотрев меня в телескоп, микроскоп и бинокль, объявил приговор: «Ты едешь не в ту сторону!..»
Вопрос теперь только в том, хватит ли у меня решимости нажать на стоп-кран, резко остановить поезд и выйти из него? Ведь в отличие от Алисы я «проспала» в Зазеркалье не несколько часов, а больше двух десятилетий. В чужой стране вырос мой сын, которого я очень люблю, и которого Дания похищает у меня ежедневно, навязывая ему с пелёнок – в противовес всем моим усилиям и ухищрениям – иные жизненные ценности. Пока я рядом – он ещё помнит о том, что он наполовину русский, а уеду – не оборвётся ли между нами ниточка связи, столь важная для меня? Не окаменеет ли часть моего сердца? А если я навсегда останусь в Зазеркалье – не превращусь ли в камень сама?

Жесты словно из жести, грация
манекена и мимо взгляд:
мисс железная Эмиграция –
ты не женщина, ты солдат…

Часто спрашиваю сама себя: жалею ли я о том, что столько лет провела в мире, который мне во многом чужд? И да, и нет. Опыт эмиграции стал для меня не только испытанием на прочность, но и очень сильным катализатором самопознания, квинтэссенцией нового обретения себя. Теперь я знаю о себе, несомненно, больше, чем та немного наивная, романтичная девушка, которая стояла когда-то на палубе белого теплохода и смотрела на приближающуюся скульптуру Русалочки с радостным предощущением сказки.
«Будет присказка, не сказка – сказки нету впереди» – написала я когда-то. А теперь могу добавить: сказка, оказывается, осталась в том мире, из которого я уехала. В той «старой сказке» моей юности были свои испытания и потери, свои драконы и чудовища, серые волки и Иванушки-дурачки. Многое было запутанно и неоднозначно. Но зато ярко проявлялись главные сказочные элементы: добро и зло, любовь и дружба, верность и предательство, вера и неверие. И главное – неизменно присутствовало чудо. В Зазеркалье всё может быть странным, нелепым, искажённым и перевёрнутым, но никогда – чудесным.
Только в эмиграции я смогла глубинно осознать, что мне в жизни всего дороже, какие духовные и человеческие ценности для меня первостепенны. Большое видится на расстоянии? Родное тоже. Лицом к лицу лица не увидать. Не понять, как важны семейные корни и культурная преемственность, как сильно любишь родных и друзей, своё детство на Филях, школу на Кутузовском проспекте, Университет на Моховой. До какого самозабвения – саморастворения (и в смысле погружения, и в смысле распахивания всех створок души навстречу!) любишь родной язык, который и есть по сути – твоё я: вечно юное, упрямое, страстное и созидательное, столь своевольно преобразующее реальность – называющее её по-своему.

И есть ещё волшебный язык, в меня вошедший
Господним повеленьем – так, как вошла душа:
на русском лишь, на русском лепечет вот и шепчет
о самом сокровенном – изломом падежа
и вкрадчивостью гласных. Нет слов нежнее русских –
взывают: в наважденье возвышенном живи.
На крыльях речи русской всё в поднебесье рвусь я,
чтобы тебе на русском поведать о любви.

С годами тема эмиграции и ностальгии приобретала в моём экзистенциальном и творческом пространстве новые смысловые оттенки, не связанные непосредственно с опытом жизни в чужой стране. «Чёрный махаон» – это не только книга о скитаниях души по иноземному Зазеркалью. Это ещё и философские размышления о том, что все мы – вынужденные эмигранты из детства и юности, куда с ностальгической грустью возвращаемся в памяти всю жизнь. Мы также порой «эмигрируем» из любви – неосуществившейся или изменившей свой облик – в иную реальность, преисполняясь печалью от того, что многие прекрасные миги бытия уже находятся в вечной собственности у прошлого.
Тень неотделима от света, а смерть от жизни.
Но и – слава Богу – наоборот.

Нина Гейдэ,
Копенгаген – Москва.